– Это же не… – начала Мэгги. – Это…
– Должно быть, Лерой, – сказал Айра.
– Не может быть!
Но разумеется, это была она, кто же еще? Мэгги пришлось всего за пару секунд совершить такой скачок во времени – от младенца на ее плече до этого нескладного ребенка, – что она испытывала некоторые затруднения. Девочка опустила руки вдоль тела и смотрела на приезжих. Хмуро, собрав лоб в складки. Она была в розовой безрукавке с красным пятном на груди – от ягодного сока или какого-то другого питья – и мешковатых шортах с ослепительным гавайским рисунком. Лицо до того худое, что уже и треугольное, кошачье лицо, а руки и ноги как узенькие белые стебли.
– Может быть, это соседская девочка, – сказала мужу Мэгги – последняя отчаянная попытка сопротивления.
Ответить он не потрудился.
Едва Айра выключил двигатель, Мэгги открыла дверцу, вышла из машины. И позвала:
– Лерой?
– Что.
– Ты Лерой?
Девочка поразмыслила немного, словно сомневаясь в этом, потом кивнула.
– Так, – сказала Мэгги, а следом воскликнула: – Ну, здравствуй!
Девочка продолжала смотреть на приехавших. Подозрительности в ее взгляде стало чуть меньше.
На самом деле, думала Мэгги (уже начав приспосабливаться к новым для нее обстоятельствам), она сейчас в самом интересном возрасте. Семь с половиной, достаточно выросшая, чтобы с ней разговаривать, но еще готовая восхититься взрослым, если тот правильно разыграет свои карты. Мэгги осторожно обогнула машину и направилась к девочке, держа сумочку обеими руками, сопротивляясь жгучему желанию раскинуть их для объятия.
– Думаю, ты меня не помнишь, – сказала она, остановившись на продуманном расстоянии от Лерой.
Та покачала головой.
– Так вот, солнышко, я твоя бабушка!
– Ты? – произнесла Лерой. Она напоминала Мэгги девушку, выглядывающую из-под вуали.
– Другая твоя бабушка. Бабушка Моран.
Какое все же безумие – представляться твоей собственной плоти и крови. А еще большее, подумала Мэгги, в том, что и Джесси придется сделать это. Он не видел своей дочки с… с какого времени? С тех пор как он и Фиона порвали, а Лерой тогда и года не исполнилось. Какую грустную жизнь вели они все – каждый сам по себе!
– Я бабушка со стороны твоего отца, – пояснила Мэгги, и Лерой ответила:
– А.
По крайней мере, ей известно, что у нее есть отец.
– А это твой дедушка, – продолжала Мэгги.
Лерой перевела взгляд на Айру. В профиль нос ее выглядел крошечным и до крайности острым. Мэгги полюбила бы ее за один только носик.
Айра уже выбрался из машины, но сразу к Лерой не подошел. Сначала он снял с капота фрисби. И направился с ним через двор, на ходу разглядывая диск, вертя его в руках, словно никогда прежде не видел. (Разве это не в его духе? Предоставить Мэгги броситься к девочке, а самому отстать, изображая сдержанность, – но вот увидите, он еще подойдет, чтобы разделить с женой блага всего, чего она сможет добиться.) Немного не дойдя до Лерой, Айра легко бросил ей фрисби, и обе ее тоненькие, как у паучка, лапки взвились, чтобы поймать диск.
– Спасибо, – сказала она.
Мэгги пожалела, что не сообразила прихватить фрисби.
– Мы тебе совсем знакомыми не кажемся? – спросила она у Лерой.
Девочка покачала головой.
– Надо же! Я присутствовала при твоем появлении на свет, знай это. Ждала в больнице, когда ты родишься. Первые восемь или девять месяцев своей жизни ты провела у нас.
– Правда?
– Ты не помнишь этого?
– Как она может это помнить, Мэгги? – спросил Айра.
– Да так и может, – ответила Мэгги, поскольку сама-то очень ясно помнила платьице с кусачим воротником, в которое ее запихивали младенцем. А кроме того, можно же верить, что любовный уход за ребенком должен оставлять в нем какие-то следы, разве не так? И сказала: – Ей Фиона могла говорить об этом.
– Она говорила, что я жила в Балтиморе, – сказала Лерой.
– Ну да, с нами, – согласилась Мэгги. – Твои родители жили у нас в прежней детской твоего папы.
– А.
– Ну а потом вы с мамой уехали.
Лерой потерла икру подъемом голой ступни. Стояла она очень прямо, по-военному, и от этого казалось, что ее удерживает на месте лишь чувство долга.
– И как мы после приезжали на твои дни рождения, ты тоже не помнишь?
– Нет.
– Она была такой маленькой, Мэгги, – сказал Айра.
– Мы приезжали в первые три дня рождения, – упорствовала Мэгги. (Иногда можно, если у тебя правильный крючок, зацепить им воспоминание и выудить его словно из ничего.) – Правда, на второй ты уехала в Херши-парк, поэтому мы не увиделись.
– Я в Херши-парке шесть раз была, – сказала Лерой. – А Минди Брант только два.
– На третий мы привезли тебе котенка.
Лерой склонила голову набок. Волосы девочки упали на сторону – золотистый, легче воздуха шелк.
– Тигрового, – сказала она.
– Верно.
– Он был весь в полосках, даже на животике.
– Ты помнишь!
– Так это вы его приносили?
– Мы, – ответила Мэгги.
Кожа Лерой казалась посыпанной цветной сахарной пудрой, какой украшают кексы, – это ее покрывали нежные веснушки. Она их, должно быть, от Стакки получила. В семье Мэгги веснушки не водились, в семье Айры с ее индейскими корнями тем более.
– А что было потом? – спросила Лерой.
– Когда потом?
– Что случилось с котенком? Вы, наверное, себе его забрали.
– О нет, голубка, мы его не забирали. Вернее, забрали, но только потому, что у тебя обнаружилась аллергия. Ты начала чихать, глазки заслезились.
– А потом-то что?
– Ну, я хотела снова приехать к тебе, – ответила Мэгги, – но твой дедушка сказал, что мы это делать не должны. Я всей душой хотела, однако твой дедушка…
– Нет, что вы сделали с котенком? – спросила Лерой.
– А, с котенком. Ну да. Мы отдали его двум сестрам твоего дедушки, твоим… двоюродным бабушкам, по-моему, их так называть полагается. О господи.
– Так он еще у них?
– Нет, его машина задавила, – сказала Мэгги.
– А.
– Он не привык к улице, а кто-то забыл закрыть дверь, и он выскользнул из дома.
Лерой остановившимися глазами смотрела перед собой. Мэгги надеялась, что рассказ о котенке не расстроил девочку. И попросила:
– Так скажи! Твоя мать дома?
