В давние дни, когда Мэгги ездила по этой дороге одна, окрестные места казались ей неприветливыми – вражеской территорией. Среди здешних лесов и каменистых пастбищ держали в заточении ее единственную внучку, и Мэгги (задыхавшаяся под шарфами, или закутанная в неведомо чью шинель, или наполовину укрытая вскипавшим завитушками рыжим париком Джуни) вела машину так, точно пыталась проскользнуть между чем-то и чем-то. Она представлялась себе существом ползучим, изворотливым. Думала только о девочке, крепко держа перед мысленным взором ее личико, – умное, круглое, как пенни, младенческое личико, глаза, которые восторженно расширялись, когда к ней в комнату входила Мэгги, покрытые ямочками кулачки, начинавшие при появлении бабушки вертеться в воздухе. Я еду, Лерой! Не забывай меня! Однако поездки снова и снова оборачивались такими неудачами, вплоть до последней, ужасной, когда Лерой вся перекрутилась в коляске и позвала: «Мам-мам?» – отыскивая другую свою бабушку, ничего не значащую бабушку-самозванку; после этого Мэгги наконец сдалась и ограничилась в дальнейшем редкими официальными визитами в компании Айры. Да и те довольно скоро прекратились. Лерой начала выцветать в ее памяти, уменьшаться, пока не стала меньше человека, которого видишь сквозь телескоп, глядя в него не с той стороны, – все еще дорогая, но очень и очень отдалившаяся.
Мэгги вспомнила прежнее лето, когда умер ее старый кот Тыквик. Уход кота стал для нее ударом настолько сильным, что его можно было приравнять к приходу чего-то совсем нового, – отсутствие пушистого тельца, которое вилось между ее лодыжками всякий раз, как она заглядывала в холодильник, отсутствие в ее постели урчания словно бы моторной лодки всякий раз, как она просыпалась ночью. Глупо, но это напоминало ей время, когда ушли Лерой и Фиона, хотя тут, конечно, и сравнения никакого быть не могло. Однако можно вспомнить и кое-что поглупее: примерно месяц спустя, когда наступили холода, Мэгги выключила, как делала каждый год, стоявший в подвале влагопоглотитель, и даже его «уход» поразил ее в самую душу. Она оплакивала, точно близкого человека, устойчивый, добросовестный рокот, от которого потренькивали половицы. Что, о боже, со мной такое? – дивилась она. Мне что же, придется провести остаток жизни, с одинаковой силой оплакивая любую утрату – невестки, малышки, кота, машинки, которая сушит воздух?
Наверное, так и дает о себе знать приближение старости?
Поля вокруг приобрели медный оттенок, красивый, как на картинке в календаре. Для Мэгги они особого значения не имели. Возможно, ей помогало присутствие рядом Айры – союзника. А возможно, даже самая резкая боль рано или поздно стихает.
«Но больше я не хочу идти этой давней дорогой один», – машинально пела она, и Айра подпевал: «Бум-да-да, бум-да-да…»
Если Фиона выйдет замуж, у нее почти наверняка появится новая свекровь. Об этом Мэгги не подумала. Интересно, сойдутся ли близко Фиона и эта женщина? Станут ли проводить вместе каждую свободную минуту – уютно, как две подруги?
– А вдруг еще одна малышка появится! – произнесла Мэгги.
Айра прервал свои «бум-да-да», чтобы спросить:
– Что?
– Я присматривала за ней все девять месяцев! Как она обойдется без меня?
– О ком ты говоришь?
– О Фионе, конечно. О ком же еще, по-твоему?
– Ну, она как-нибудь управится, не сомневаюсь, – сказал Айра.
– Может, управится, может, нет, – ответила Мэгги. Она отвернулась от Айры, чтобы еще раз взглянуть на поля. Те показались ей неестественно бесплотными. – Я возила ее на занятия для будущих мам. Обучала упражнениям. Была официальной помощницей при ее родах.
– Значит, теперь она все про это знает, – сказал Айра.
– Но все же необходимо повторять при каждой беременности, – объяснила ему Мэгги. – Нужно заставлять себя делать это.
И она вспомнила, как заставляла делать это Фиону, чья беременность казалась какой-то вялой, неопределенной. Если бы не Мэгги, Фиона провела бы все ее первые три месяца на кушетке перед телевизором, однако Мэгги резко хлопала в ладоши: «Начинаем!» – выключала очередной показ «Корабля любви» и раздергивала шторы, впуская в сумрачную гостиную солнечный свет, заливавший мешанину рок-журналов и бутылок «Фрески».
– Время упражнений для таза! – восклицала она, а Фиона съеживалась и прикрывала ладонью глаза от света.
– Упражнения для таза, черт возьми, – говорила она. – Абдоминальные наклоны. И названия-то какие гнусные.
Однако, вздохнув, поднималась на ноги. Даже во время беременности тело ее оставалось подростковым – худощавым и почти гуттаперчевым, напоминавшим Мэгги скудно одетых девушек, которых она встречала на пляжах и которые принадлежали, похоже, к совершенно отличным от ее биологическим видам. Разросшийся из-за младенца живот Фионы был просто отдельным бременем, своего рода торчавшей из нее упаковочной тарой.
– Уроки дыхания – надо же, – говорила Фиона, с глухим шлепком опускаясь на пол. – А им не приходило в голову, что дышать я к этому времени наверняка уже научилась?
– Ах, милочка, тебе просто повезло, что ты их получила, – говорила ей Мэгги. – Во время моей первой беременности никаких курсов не было и в помине и я просто помирала от страха. Я бы таким урокам ужас как обрадовалась. А потом! Помню, я вышла из больницы с Джесси на руках и подумала: «Постой. Они просто позволят мне уйти? Я же ничего в малышах не смыслю! У меня и лицензии нет на такие дела. Мы с Айрой просто дилетанты, любители». Я к тому, что нам каких только уроков не дают, и все по поводу ерунды – игры на пианино, машинописи. Мы годами учимся решать уравнения, но в нормальной-то жизни нам этого делать не приходится, ни разу. А как же насчет материнства? Да и брака тоже, если на то пошло. Прежде чем тебе позволят водить машину, ты должна пройти одобренный государством курс обучения, но ведь вождение – это ничто, ничто в сравнении с каждодневной жизнью рядом с мужем и с воспитанием нового человеческого существа.
По-видимому, рассуждения ее были не самыми утешительными, потому что Фиона произнесла: «Черт возьми!» – и уронила голову на руки.
– У тебя-то, уверена, все пройдет хорошо, – поспешила сказать Мэгги. – Опять же, и я поблизости, есть кому помочь.
– Ах, черт возьми! – повторила Фиона.
Айра свернул на узкую боковую дорогу под названием Элм-лейн – двойную цепочку невзрачных одноэтажных коттеджей с жилыми автофургонами на большинстве подъездных дорожек, а иногда с косо стоящим жестяным трейлером на заднем дворе. Мэгги спросила:
– Кто станет будить ее по ночам, приносить ребенка, чтобы она его покормила?
– Муж, надо полагать, – ответил Айра. – А может быть, на сей раз она будет держать малыша в своей спальне, как ты Дэйзи. – Тут он легко передернул плечами, словно избавляясь от чего-то, и поинтересовался: – Какого малыша-то? Фиона же не ждет ребенка, просто выходит замуж, во всяком случае, ты так сказала. Давай не отвлекаться от главного.
Ну, в прошлом-то отвлечься как раз и пришлось: когда Фиона выходила за Джесси, она была на втором месяце. Хотя Мэгги не хотелось напоминать мужу об этом. Кроме того, она уже думала о другом – ее посетило неожиданное, пронзительно телесное воспоминание о том, как она в два часа ночи приносила малышку Лерой Фионе на кормежку. Мэгги вспомнила пушистую мягкую головку, которая покачивалась на ее плече, птичий ротик, искавший под воротом ее халата изгиб шеи, уединенное, пахнувшее сном тепло спальни Джесси и Фионы. «Ох», – произнесла она, ничего произносить не собираясь, и еще раз: «Ох!» Потому что увидела двор миссис Стакки (с твердой, утрамбованной землей – и на двор-то не похоже), а на нем худощавую девочку со светлыми волосами, короткими, до линии подбородка. Она только что запустила желтый фрисби, который, подрагивая, доплыл по воздуху до их свернувшей на подъездную дорожку машины и глухо ударил ее по капоту.
