– Твой отец, наверное, бока от смеха надорвал, – сказала она.
– Нет, он просто… просто спросил у меня, что бы это могло значить.
Она попыталась вспомнить выражения, в которых было написано ее письмо. «Особенное», – написала она. О господи. И еще того хуже: «чудесный». Ей хотелось провалиться сквозь землю.
– Я помню тебя по репетициям хора, – сказал Айра. – Ты ведь сестра Джоша, так? Но по-моему, мы с тобой по-настоящему знакомы не были.
– Нет, конечно, – ответила она. – Боже ты мой! Мы совершенно не знаем друг друга.
Она постаралась, чтобы голос ее прозвучал резко и здраво.
Он несколько мгновений смотрел на нее. Потом сказал:
– Так ты думаешь, что нам стоит узнать друг друга получше?
– Ну, – ответила она, – у меня уже есть молодой человек.
– Правда? Кто?
– Борис Драмм, – сказала она.
– Ах да.
Она посмотрела в сторону своего дома. И сказала:
– Мы с ним, наверное, поженимся.
– Понятно, – ответил Айра.
– Ну ладно, до свидания, – сказала она.
Он молча поднял руку, подумал немного, а потом повернулся и ушел.
Однако в следующее воскресенье появился, чтобы попеть в хоре, на утренней службе. Мэгги почувствовала облегчение – такое, точно она немалый вес сбросила, – ей словно дали второй шанс, но затем ее сердце снова упало, потому что по окончании службы Айра просто растворился в уличной толпе. Правда, в четверг он опять пришел на репетицию, а после проводил ее до дома. По пути они говорили о пустяках, о надтреснутом голосе миссис Бритт, к примеру. Мэгги успокаивалась все больше. Когда они дошли до ее дома, Мэгги увидела перед ним соседского пса, который писал на один из розовых кустов ее матери (сама соседка просто стояла и смотрела); Мэгги крикнула: «Эй, леди! Уберите псину с нашего двора, слышите?» Она шутила, то был грубоватый юмор, перенятый ею у братьев. Но Айра-то этого не знал, и слова Мэгги явно его ошеломили. Миссис Райт лишь засмеялась и ответила: «Ты и кто же еще собираются заставить меня, деточка?» – и Айра вмиг успокоился. Однако Мэгги почувствовала, что опять допустила неловкость, и, торопливо пробормотав «спокойной ночи», скрылась в доме.
Довольно скоро установилась традиция – воскресные утра и четверговые вечера. Люди стали обращать на Айру и Мэгги внимание. Мать как-то спросила: «Мэгги? А Борису известно о твоей новой дружбе?» – и Мэгги резко ответила: «Конечно, известно». То была ложь, в лучшем случае полуправда. (Мать считала Бориса первейшим даром Божиим, какой только может достаться любой женщине.) Зато Серина сказала:
– И правильно! Самое время тебе бросить мистера Святошу.
– Я его не бросала!
– Так брось! – сказала Серина. – Разве его сравнишь с Айрой? Айра такой загадочный.
– Конечно, в нем же есть индейская кровь, – согласилась Мэгги.
– И ты должна признать, что он привлекательный.
Ах, не одного только Джесси сбил с панталыку один-единственный друг! Конечно, Серина имела немалое отношение ко всему, что случилось потом.
Например, она попросила Мэгги и Айру спеть дуэтом на ее свадьбе. Ни с того ни с сего (Айра никогда не думал, что у него такой уж замечательный голос) вбила себе в голову, что перед обменом обетами они должны спеть «Нет ничего прекрасней любви на земле». Ну и разумеется, им пришлось репетировать; и разумеется, Айре пришлось приходить к Мэгги домой. Они выразили друг другу соболезнования, посмеялись над музыкальными вкусами Серины, однако отказаться им и в голову не пришло. Мать Мэгги то и дело осторожно стучала в дверь, и входила, и выходила с постиранным бельем в руках, которому в гостиной делать было совершенно нечего. «Однажды двое влюбленных, – пели они, – на холме, где ветер и высь…» – и Мэгги прыскала, но Айра сохранял серьезность. В те дни Мэгги словно стала какой-то другой девушкой – ветреной, непостоянной, то и дело влипавшей в глупые истории. Иногда ей казалось, что посланное отцу Айры сочувственное письмо навсегда лишило ее душевного равновесия.
К тому времени она уже знала, что Айра управляется в багетной мастерской отца в одиночку – «слабое сердце» Сэма проявило себя во всей красе ровно через день после выпускного вечера сына, – а живет над мастерской, с отцом и двумя сестрами, которые намного старше его, одна была умственно неполноценной, а другая просто стеснительной, или склонной к уединению, или какой-то еще. Он, впрочем, хотел поступить в колледж – если удастся наскрести денег. Айра с детства мечтал стать врачом. Мэгги он сказал об этом тоном вполне безразличным, вообще казалось, что оборот, который приняла его жизнь, Айру не обескуражил. А еще он сказал, что, может быть, она как-нибудь зайдет вместе с ним к нему домой, познакомится с сестрами, им редко удается с кем-либо поговорить. Но Мэгги ответила: «Нет!» – и покраснела, и добавила: «Наверное, не стоит» – и притворилась, что не заметила его удивления. Просто она боялась нарваться на отца Айры. Она гадала, знают ли о письме и сестры, но спрашивать не хотела.
Никогда, ни разу за все то время поведение Айры не вышло за рамки мягкого дружелюбия. При необходимости он брал ее за руку – скажем, когда они попадали в толпу, – и ладонь его оставалась крепкой и теплой на коже Мэгги, однако, выйдя из толпы, сразу ее отпускал. Мэгги не знала даже, что он о ней думает. Впрочем, она не знала и того, что думает о нем сама. И в конце концов, не следовало забывать о Борисе. Она стала писать ему регулярно – во всяком случае, чаще обычного.
Репетиция свадьбы Серины состоялась в пятницу вечером и оказалась простой формальностью. Например, родители Макса прийти на нее не потрудились, не было даже его брата, хотя мать Серины с ее миллионом рыжих завитушек на голове присутствовала. Делалось все не по порядку. Мэгги, которая была дублершей невесты (что, говорят, приносит удачу), прошла по проходу церкви еще до того, как прозвучали музыкальные номера, – просто потому, что Максу нужно было через полчаса встретить приезжавших поездом родственников. Вела ее Анита – одно из самых странных новшеств Серины. «А кто еще меня может вести? – спросила она. – Ты же не думаешь, что это сделает мой отец?» Саму Аниту роль ее, похоже, не радовала. Она спотыкалась и покачивалась на своих высоченных каблуках и, чтобы сохранить равновесие, впивалась длинными красными ногтями в запястье Мэгги. Стоявший у алтаря Макс обнял Мэгги за плечи и сказал, черт, может, мне на ней и жениться, и Серина, которая сидела на центральной скамье, крикнула: «Хватит об этом, Макс Гилл!» Макс был все тем же, что и всегда, веснушчатым, добродушным мальчиком-переростком. Представить его себе женатым человеком Мэгги затруднялась.
После «обмена обетами» Макс уехал на Пенсильванский вокзал, а прочие занялись музыкой. Пели все по-любительски, думала Мэгги, – и хорошо, потому что она и Айра в тот вечер не блистали. Начали оба нескладно, к тому же Мэгги забыла, что в среднем куплете их голоса должны разделиться. Первые две строчки она пропела в унисон с Айрой и смущенно примолкла, а потом не успела вовремя вступить, и на нее напал смех. И, еще не отсмеявшись, она увидела на самой первой скамье Бориса Драмма. Лицо у него было недоуменное, хмурое, волосы взъерошены – как будто он только что проснулся.
