Нет, ну она же не дура какая-нибудь. Она понимала, что ее тянет к нему – созданный им образ Мэгги, который ошарашил бы Айру. Да и всех, кто ее знал. Мистер Габриэль считал ее умелой, искусной и расторопной. Верил в совершенство всего, что она делала. Да так и говорил, прямо и недвусмысленно. А жизнь ее в то время складывалась из рук вон плохо: Джесси вступил в подростковый возраст и отрицал все на свете, сама Мэгги то и дело ругалась с Айрой. Однако мистер Габриэль ни о чем таком не догадывался. Мистер Габриэль видел целеустремленную женщину, которая спокойно обходила его палату, раскладывая вещи по местам.
Ночами она лежала без сна и сочиняла диалоги, в которых мистер Габриэль признавался, что он от нее без ума. Говорил, что понимает – он слишком стар, чтобы привлекать ее физически, а она перебивала его, уверяя, что он не прав. Он и был не прав. От одной только мысли о том, как она опускает голову на его накрахмаленное белое плечо, Мэгги согревалась и таяла. Она обещала отправиться с ним куда угодно, в любой уголок земли. А Дэйзи они с собой возьмут? (Дэйзи было тогда лет пять или шесть.) Джесси они взять не смогли бы, конечно, он уже не был ребенком. Но ведь тогда Джесси подумает, что Дэйзи она любит больше, чем его, а этого Мэгги допустить не могла. И она отвлекалась на побочные мысли о том, что было бы, возьми они с собой Джесси. Он, конечно, тащился бы за ними в своей черной и всегда только черной одежде, отставая на несколько шагов и сгибаясь под тяжестью стереосистемы и стопки пластинок. И Мэгги начинала хихикать. А Айра шевелился, не просыпаясь, и спрашивал: «Хммм?» Тут она, опомнившись, одергивала себя – компетентная женщина с авантюристической жилкой и несчетными не использованными возможностями.
Родившимися под несчастливой звездой, вот кем они были, однако Мэгги, похоже, подобрала себе уж такую несчастливую, какой никто отродясь не видел. Как она смогла бы ухаживать за мистером Габриэлем, да при этом еще и на работу ходить? Он решительно не желал оставаться в одиночестве. Да и на какую работу? Она всю свою жизнь проработала в доме для престарелых, носящем название «Серебристые пряди». И если сбежит оттуда с одним из пациентов, получить там рекомендательное письмо ей удастся навряд ли.
И еще одна побочная мысль: а что, если она не сбежит, но цивилизованным образом уведомит обо всем Айру и спокойно организует свою новую жизнь? Она может поселиться в палате мистера Габриэля. Станет выбираться каждое утро из его постели и идти работать – благо до работы будет рукой подать. А разносящая таблетки ночная сестра будет заставать Мэгги и мистера Габриэля лежащими бок о бок, глядящими в потолок, в то время как их сосед по палате, Эбнер Сокупс, дремлет в койке у противоположной стены.
Мэгги фыркала снова.
И все это каким-то образом пошло прахом.
Как всякая влюбленная женщина, она хваталась за любую возможность, чтобы упомянуть его имя. Рассказывала о нем Айре все: о его костюмах и галстуках, о его галантности и стоицизме. «Не понимаю, почему ты не проявляешь такого же интереса к моему отцу, он все-таки член семьи», – говорил совершенно не способный понять суть дела Айра. Его отец был нытиком, норовившим использовать в своих интересах всех и каждого. Ничего общего с мистером Габриэлем.
И вот как-то утром случилась очередная учебная пожарная тревога. Зазвенел звонок, громкоговорители проорали кодовую фразу: «Доктор Рыжий в палате два-двадцать». Произошло это в самый разгар дня, когда все пациенты разбредались кто куда. Те, кто еще владел обеими руками, сидели в мастерской, вязали букетики из цветных шелковых цветочков. Увечные – тот же мистер Габриэль – проходили дополнительные процедуры в кабинете физиотерапии. А прикованные к постели лежали, естественно, по своим палатам. С ними хлопот не было.
Правила гласили, что все коридоры и помещения следует очистить от любых препятствий; ходячих пациентов надлежит загнать в свободные палаты, а к дверным ручкам привязать красные тряпочки, говорящие: занято. Мэгги закрыла палаты 201 и 203, где лежали единственные ее неходячие пациенты. Привязала к дверям красные тряпочки, взятые из чулана для метел. Заманила в 202-ю одну из бродячих старушек, подопечную Джоэль Барретт. Рядом с 202-й стоял пустой сервировочный столик, Мэгги закатила внутрь и его, а затем, выскочив из палаты, перехватила Лотти Стейн, которая, немузыкально напевая, ползла в своих ходунках по коридору. Мэгги отвела ее в 201-ю, к Хепзибе Мюррей. Тут появилась и Джоэль, катившая в кресле Лоренс Данн, и воскликнула: «Упс! Тилли сбежала!» Тилли была той самой старушкой, которую Мэгги только что завела в 202-ю. Вечная история с такими учениями. Они напоминали Мэгги карманные игры, в которых пытаешься загнать по лункам все серебристые шарики сразу. Она изловила Тилли и вернула ее в 202-ю. Тем временем из 201-й понеслись неприятные звуки, там переругались Лотти и Хепзиба, поскольку Хепзиба не терпела присутствия посторонних в своей палате. Мэгги пришлось успокаивать их, потом она помогла Джоэль, которой не удавалось справиться с Лоренс, а между тем из головы ее никак не шло нечто более важное. Она, разумеется, думала о мистере Габриэле.
К этому времени он наверняка впал от страха в прострацию.
И Мэгги покинула свой коридор, хотя делать это не полагалось ни при каких обстоятельствах. Она проскочила мимо поста дежурной сестры, спустилась по лестнице, повернула направо. Кабинет физиотерапии находился в дальнем конце холла. Обе его вращающиеся двери были закрыты. Мэгги побежала к ним, обогнув сначала складное кресло, а потом тележку с большим брезентовым мешком, в который собирали предназначенное для стирки белье, – тележку, которой делать здесь было решительно нечего. Тут она услышала шаги, скрип резиновых подошв. Остановилась, оглянулась. Миссис Уиллис! Это почти наверняка была миссис Уиллис, ее непосредственная начальница, а она здесь, бесконечно далеко от места, где ей положено быть.
И Мэгги сделала первое, что пришло ей в голову. Запрыгнула в мешок для белья.
Нелепость, это она поняла сразу. И, утопая в смятых простынях, обругала себя. Все же она еще могла выйти сухой из воды, да только ее прыжок привел тележку в движение. Чья-то рука затормозила ее, и раскатистый голос спросил: «Это еще что такое?»
Мэгги открыла глаза (перед этим она крепко зажмурилась, как ребенок, предпринимающий последнюю отчаянную попытку обратиться в невидимку). Над ней стояла, разинув рот, Берта Вашингтон, кухарка.
– Привет, – сказала Мэгги.
– Ничего себе! – остолбенела Берта. – Сатин, иди посмотри, кто у нас тут постираться надумал.
Рядом с лицом Берты появилось и расплылось в улыбке второе, Сатин Бишоп.
– Ну вы и даете, Мэгги! Интересно, что вы еще придумаете. Знаете, большинство предпочитает ванну принимать, – сказала она.
– Ошиблась немного, – сказала Мэгги. И встала, и стряхнула с плеч приставшее к ним полотенце. – Ладно, наверное, мне лучше…
Но Сатин ответила:
– Мы вас подвезем, девушка.
– Сатин! Не надо! – закричала Мэгги.
Сатин и Берта ухватились за тележку и, пофыркивая как маньячки, понеслись по холлу. Мэгги пришлось вцепиться в борта, иначе она вывалилась бы спиной назад на пол. Тележка накренилась, перекосилась, приближаясь к повороту, набок, однако эти женщины оказались куда быстрее на ногу, чем можно было подумать, глядя на них. Они ловко развернули тележку и побежали назад. Мэгги держалась за края тележки и кричала, наполовину смеясь: «Хватит! Ну хватит!» Толстуха Берта всхрапывала и била ногами в пол. Сатин словно шипела сквозь сжатые зубы. К кабинету физиотерапии тележка подкатила, погромыхивая, в тот миг, когда прозвучал сигнал отбоя – из громкоговорителей донесся хриплый рев. Двери кабинета мгновенно повернулись, и из них выехал мистер Габриэль – в инвалидной коляске, которую подталкивала миссис Инман. Не физиотерапевт, не санитарка или добровольный помощник – сама миссис Инман, начальница службы медсестер. Сатин и Берта резко затормозили. У мистера Габриэля отвисла челюсть.
