Он повернулся и кивнул ждущим неподалеку спутникам:
– Отвезите его, там уже, наверное, заждались. Жду вас во дворце.
– Будет исполнено, – загомонили молчавшие дотоле воины.
Похититель хлопнул коня по крупу ладонью:
– Пошел, пошел!
А еще спустя полдня, выслушав его доклад, Асхотен удовлетворенно кивнул, пробормотав себе под нос:
– Что ж, кинжал заточен, осталось только вовремя вытащить его из ножен.
* * *
Ур Маа, верховный жрец Тота, не любил Асхотена. Не любил уже потому, что, прикрываясь именем бога, он желал лишь только одного – власти, безусловной, всеобъемлющей, которая и впрямь подобает лишь вечно живущим богам. В этой неутолимой жажде старому мудрому жрецу виделось кощунственное безверье. По сути, имя бога мрака и хаоса, страшного непредсказуемостью и беспощадностью, служило ему чем-то вроде набедренной повязки, закрывающей чресла. И жертвы, которых требовал он, были жертвами ему, а не богу. Он, призванный держать на запоре врата, сохраняющие земной порядок, распахнул их ради своего удовольствия.
Ур Маа не любил Асхотена, но сознавал его ничтожество в ходе планет и звезд, в вечном круге земных превращений. Его куда больше заботило иное: наступали дни, быть может, последние для всех земных царств. Он точно знал это – откровение Тота, даровавшее ему спасение, было недвусмысленно: мир алого света и мир непроглядно черной тени смыкаются между собой, и людская явь окажется меж ними, точно зерно меж жерновов. Мертвые станут средь живых, и живые будут мечтать о смерти. Но, дав это откровение, Тот позаботился и о том, как избегнуть часа окончания времен. И сейчас дар Тота лежал в его суме, и оставалось лишь воспользоваться им для спасения мира.
Стража перед личными покоями Асо без лишних вопросов пропустила Ур Маа к девушке. Всякому было известно, что мудрый жрец вернул к жизни ее, ступившую уже на порог царства мертвых. И если нынче он шел к своей подопечной, то, стало быть, так было нужно. Пожалуй, только одному человеку во дворце брата фараона было дело до того, куда и зачем идет этот немногословный старик. Здесь и сейчас он занимал вовсе незаметное положение: следил за чистотой комнат, раз в полдня убирал песок, непрестанно приносимый ветром из пустыни. Мало кто знал, что среди приближенных слуг Асхотена этот незаметный человечек пользуется доверием куда более полным, нежели сам хозяин дворца. Стоило лишь Ур Маа войти в комнату Асо, безликий слуга с неизменной метелкой оказался в соседних покоях и, оглянувшись для верности, тихо вытащил из стены маленький камешек.
– Здравствуй, предсказанная! – низко поклонившись, приветствовал верховный жрец Тота рыжеволосую красавицу.
– Ты называл мое имя. Откуда ты знаешь, кто я? – отвечая легким кивком на приветствие, спросила Асо.
– Мой повелитель открыл мне путь и назвал имя твое – Лауэия. Что бы ни значило это странное имя, я готов звать тебя так.
– Можешь так, а можешь Асо, нет разницы. Чего же ты ждешь от меня, человек?
Ур Маа вздохнул, достал из сумы кристаллический цветок.
– Наступает время. Миры снова сближаются.
– Так вот зачем ты призвал меня в этот мир! А знаешь ли ты о плате?
– Да, знаю.
– И ты можешь дать мне то, чего я желаю?
– Если ты поможешь сделать это, то будешь достойна любой награды. И не я, а боги дадут тебе ее.
Ур Маа вновь поднял цветок так, чтобы Асо могла полюбоваться им.
– Хорошо. Я сделаю то, что ты желаешь. Но и ты не забудь проследить, чтобы боги выполнили свое обещание. – Голос девушки звучал, пожалуй, излишне резко, но в нем несомненно чувствовалась сила человека, совершенно уверенного в себе.
Не глядя на верховного жреца Тота, она, будто завороженная, коснулась пальчиками цветка, погладила его лепестки и, будто обжегшись, быстро отдернула руку.
– Ступай, – приказала Асо.
Ур Маа поклонился и, не думая пенять на столь неучтивое обращение, спрятал диковинку и вышел из покоев невесты фараона.
* * *
Крепость, запирающая вторые пороги Нила, была жизненно важна Египту. Свирепым дикарям, устраивающим набеги из глубины материка, невозможно было обойти это место – болота и джунгли перекрывали всякую дорогу в глубь страны, и лишь здесь, по реке, можно было идти дальше. Если бы Ба-Ка стал фараоном, он бы и сам не преминул прислать сюда великое множество рабов, чтобы ускорить строительство столь важной цитадели. Но судьба уготовила ему иное, и день за днем неведомый раб, прозванный Безымянным, махал бронзовым кайлом, откалывая массивные глыбы от скальной породы, грузя их в деревянные клети, налегая на рукояти скрипучего ворота, поднимающего камень из глубокого карьера.
После того как рабочий день заканчивался, у него едва хватало сил жевать пресную, жесткую, как подошва сандалии, лепешку с кашицей из местных кореньев, запивая ее прокисшим вонючим пивом. Однако и эта трапеза случалась не всякий день. Сначала ему на спину навьючивали чан с горячим варевом, заставляли спускаться с ним вниз в карьер, за ним шел надсмотрщик и не слишком щедро шлепал зловонную похлебку в сложенные чашей лепешки в руках изнуренных рабов. Если после этого в котле что-то оставалось, остатки помоев доставались ему. Ну а если нет, он имел право слизывать расплесканное на ступенях варево. Если же еды хватало не всем, накопившаяся в рабах лютая ненависть по ночам побоями обрушивалась на Ба-Ка.
Ко всему этому главный надсмотрщик приноровился сдавать в аренду рабов для строительства храма. Ба-Ка не знал, какого храма, но, конечно, там, где живут люди, должен быть храм. По сути, его сейчас не слишком заботило, кому из богов он будет посвящен. Он четко усвоил другое: те, кого уводят на его строительство, не возвращаются. И еще: работу, прежде возложенную на них, придется делить между оставшимися.
Тем днем сорвавшаяся клеть размозжила ногу рабу-набатейцу. Тот был могуч, как буйвол, и отчего-то проникся к Ба-Ка симпатией. В первые дни своего пребывания на каменоломнях набатеец как мог поддерживал неумеху Безымянного, подкармливал и защищал от местных старожилов, норовящих выхватить из чужих рук хоть немного еды. Когда веревки, удерживающие клеть, вдруг лопнули и надзиратели крючьями потащили стонущего раба из карьера, Ба-Ка кинулся было на помощь, но силы оказались вновь неравны.
И вдруг как пелена упала с его глаз. Что он делает здесь? Как посмел смириться с такой позорной участью? Бежать, собрать войско и повести его на столицу! Не тратя ни единого лишнего дня! Он обвел взглядом убогие тростниковые хижины, служившие рабам убежищем от жары и непогоды. Несчастные обитатели лачуг, обретя свободу, могли стать хорошими воинами, во всяком случае не знающими жалости к тем, кто вчера распоряжался их жизнями. А раз так, значит, следует вооружить этот сброд. Для этого нужно самому разжиться каким-нибудь оружием и найти сторонников среди других рабов.
На время следовало забыть былые повадки. Рабы прекрасно ощущают, когда с ними пытаешься говорить как повелитель. Когда в руках у тебя кинжал или бич, они падают ниц, но стоит оказаться среди них безоружным, эти полулюди-полузвери разорвут тебя на части, упиваясь дикой местью. Конечно, проще всего было соорудить пращу. Но хорошим пращником за день не станешь. А как обучить этому нехитрому, однако требующему сноровки искусству тех, кто смотрит на тебя как на добычу, да еще и под носом у стражи?
