– Бей эсэсовцев! – завопил Михмак Кривоносый, кидаясь вслед за ним. – Бей нацистов! Смерть немецким оккупантам!
– Наших бьют! – закричал кто-то из пьяных строителей и поспешил на подмогу к немцам. – Лупи канавщиков!
3
Евгений Александрович в тот день вместе с главным инженером Борисом Давыдовичем Алимбаевым и начальником отдела труда и заработной платы Иосифом Кондратьевичем Гарбузиным «кочевал» по буровым. В окрестностях Солнечного, на горных склонах и в долине, поднялись двенадцать буровых вышек, где день и ночь непрерывно гудели дизели и буровые машины, просверливая нутро земли, прощупывая на глубине толщу рудного тела. И на каждой буровой свои особенности, свой рабочий коллектив, свои проблемы и радости, нерешенные задачи и достижения.
День выдался теплый, солнечный. На бездонном небе – ни облачка, и вершины Мяочана, припорошенные свежим снегом, сурово и величаво белели, рельефно выделяясь на холодной синеве вечности. Из распадков и таежной глухомани нес легкий ветерок запахи осени – ароматы увядающих трав, сладкий грибной дух, приправленные смолистым терпким настоем вечнозеленой хвои и прелью опадающей листвы. Хмуро стояли темные ели, мягко зеленели шелковистые лиственницы, тянули к небу свои пушистые кроны сосны и шумели на ветерке золотисто-желтыми осыпающимися нарядами горные березки и трепетные осины. Берег беспокойной Силинки в темных зарослях, кустах черемухи и голенастого шиповника, державшего на своих ветках побуревшие красноватые плоды, скрывал реку. Она шумно мурлыкала внизу, перепрыгивая через валуны, обтачивая скалистые выступы, словно спешила-торопилась быстрее убежать из горного таежного безмолвия в долину, к могучему Амуру, чтобы там слиться с ним, затеряться в его водах.
Потертый и побитый «газик», крытый выцветшим брезентом, весело бежал по пробитой в тайге дороге. Шофер Степаныч, который сидел за рулем, дорогу хорошо знал, умело объезжал ямы и камни.
– Чудесная осень! – невольно произнес Борис Давыдович, подставляя лицо встречному ветерку.
– Короткая красота, – сказал Иосиф Кондратьевич Гарбузин, который, казалось, всегда находился во власти своих производственных забот, расценок и норм, поскольку именно от них и зависело материальное благополучие каждого, кто не имел твердой заработной платы. – Только дорого она нам обходится, расплачиваемся наличными.
– Да, Иосиф Кондратьевич, вы правы, когда сказали насчет расходов. Именно в эти похожие осенние недели и закладываем основные дорогостоящие материальные фундаменты для планомерной зимней деятельности, – согласился Алимбаев, – Осваивать природу всегда обходилось недешево. Но наши расходы, сколько бы мы ни затратили на это проникновение в глубь Мяочана, в скором будущем, в самом ближайшем, сразу же после окончания разведки, не станут значить ничего, поскольку полностью окупятся в первые же годы эксплуатации месторождения.
«Природа и не подозревает, что мы ее поделили на части, рассовали по клеточкам наук, разложили по ящичкам знаний, наивно предполагая, что в них, в этих частях, клеточках, ящичках, как в капле воды, видна вся ее цельная истина, – грустно подумал Казаковский, слушая их и любуясь суровой красотой горных вершин и таежной самобытностью. – Природа – она неделима, у нее есть лишь разные стороны одного целого, и надо уметь ее видеть именно такой целью во всем ее многообразии».
Он любил природу с детства. Она была для него не мертвой зоной для активной деятельности человека, как он когда-то вычитал в одном популярном журнале, а всегда живой и целесообразной. И не мыслил себе жизни человека в отрыве от царственно щедрой природы, в теснине сплошных каменных ущелий городов и искусственно созданных разных заменителей. И еще искренне верил в то, что человек рождается и живет вовсе не для того лишь, чтобы быть токарем, буровиком или как он – инженером, связав накрепко свою жизнь с одной техникой или производством, а прежде всего для того, чтобы научиться понимать окружающую природу, чувствовать ее меняющуюся неповторимую красоту и быть счастливым, радуясь каждому дню, каждому мгновению. А иначе – зачем коптить небо? Но жизнь штука сложная, со многими мудреными загадками и неизвестностями, простыми вопросами, на которые почему-то люди никак не найдут ответа.
Таежные чащобы Мяочана, самобытные и суровые, чем-то неуловимым напоминали Казаковскому родные белорусские пущи, где среди непроходимых болот, речушек с родниковой чистой водой и прозрачных озер встречаются часто милые и неповторимые в своей простой красоте лесные места, с обилием ягод, грибов и лесных орешков. Но человек, приходя в эти заповедные места, всегда стремился с самыми благими намерениями все переделать и переиначить, но не всегда это получалось в лучшую сторону. И он невольно думал о будущем Мяочана.
– Когда здесь все оценим и опишем, когда закончим разведку и край заживет самостоятельной промышленной жизнью, тогда возникнут свои расчеты, своя экономика, свои взаимосвязи. Откроются иные законы. И нам с вами сейчас трудно предвидеть все последствия нашей деятельности, – рассуждал вслух Казаковский, как бы продолжая мысль главного инженера. – Мы влезаем в недра, здесь возникнут обогатительные комбинаты, заводы, вырастет город с жильем, канализацией, водопроводом, появятся коммуникации, прямые асфальтированные дороги… И вся та будущая жизнь будет исходить из нашего, из самого изначального варианта, заложенного нами здесь. Поэтому-то с нас и спрос особый. Мы пришли сюда первыми. Ведь что-то же давала эта земля планете? Вон какой кусище земли! Мы должны думать обо всем сразу, а не только жить заботами сегодняшнего дня. Это наша земля. Практически сейчас мы можем осваивать весь край, разведывать его недра, просверлить скважины на глубину, пробить штольни. Мы уже почти можем все. Однако только одного я не знаю, ни от кого не слышал, не читал ни в одном документе: а что в будущем обойдется дороже – сегодняшнее осваивание или завтрашние последствия? Конечно, все материальные затраты окупятся скоро. Но в том будущем к нам с вами будут обращаться часто. И именно от того, как мы решим задачу освоения края, нас будут поминать добрым словом или сокрушенно качать головами. Ибо с тем будущим мы уже соприкасаемся сегодня каждым прожитым днем.
– Насчет спроса, это вы точно подметили, Евгений Александрович, в самую точку попали, – сказал Гарбузин. – Проект наш застрял в управлении без утверждения, а плановые задания растут, так что приходится нам крутиться и вертеться тут на месте, словно карасям на горячей сковороде, думая больше не о будущем благодатном времени, а наших сегодняшних финансовых прорехах да производственных неувязках. Жизнь, она хоть ласковая, а берет цепко за грудки и трясет, спрашивая за все сразу.
– Да, без утвержденного проекта нам худо, любые наши нужные мероприятия могут быть расценены как самодеятельность, – поддержал его главный инженер.
– Конечно, судьба в лице прямого начальства может к нам по-всякому повернуться, но одно главное уже бесспорно – мы принесли в тайгу жизнь и пробудили Мяочан, – сказал Казаковский, – А ради одного этого стоит и рисковать и бороться! Какая красота вокруг!
– Тайга сегодня на удивление, – произнес Гарбузин.
