Надо было что-то делать. Но он не мог сдвинуться с места, встать с холодного плоского камня, оторваться от скалы, к которой прислонился спиной. Он сидел усталый и жалкий, грея под мышками свои окоченевшие в ледяной воде руки, красные и потерявшие чувствительность. Только сейчас, побывав в шкуре своего напарника, побыв всего лишь один-единственный полный день, Вакулов в полной мере прочувствовал то, как достается поисковику-промывальщику его нелегкий хлеб. А заодно сердцем понял ту глубокую правоту, выстраданную многими поколениями полевиков, но весьма часто, нехотя и с презрением воспринимаемую молодыми дипломированными специалистами, похожими на него самого, которая заложена в тех писаных и неписаных правилах полевых экспедиций, вроде этого, как будто бы самого простого: «Не проводи маршруты в непогоду».
– Не проводи в непогоду! – повторил он вслух и грустно вздохнул. Так-то оно так, но только здесь особый случай. Редкая возможность. Только что она дала, эта самая редкая возможность? Вакулов заставил себя сдвинуться с места. Развязав рюкзак, стал под каменным выступом раскладывать для просушки бумажные пакетики с намытыми шлихами. Они его не радовали. Пробы, намытые им, были, мягко говоря, п у с т ы м и. Ни одного дельного и стоящего кристаллика, ни одной крохотной крупинки минерала, ради которого он и отправился в маршрут…
Вакулов отковыривал ножом из консервной жестянки колбасный фарш, запивал его чаем. Левой рукой держал красную приятно горячую пластмассовую крышку-стакан от термоса, а правой орудовал ножом, отрезая куски фарша, банку с которым зажал между коленями. И блаженствовал. Хорошее настроение возвращалось медленно, но бесповоротно, по мере того, как исчезал в банке колбасный фарш и пустел термос. Молодой крепкий организм быстро восстанавливал силы, растраченные в беспрерывном труде последние четырнадцать часов, когда он шел, нагруженный как верблюд и мокрый от дождя, а со всех сторон его давило, резало ремешками, терло, хлопало по бокам…
Попивая остатки чая, Вакулов посматривал на свои шлихи, на свои пустые пробы и с грустью думал о том, что не судят и не осуждают, как правило, только одних победителей. А он, к сожалению, в эту категорию никак не входит. Даже наоборот. Он, скорее всего – проигравший. Можно считать сегодняшний его маршрут в непогоду никчемным и ненужным…
Но где-то внутри у него заговорил другой голос, подавая свои возражения. А почему он скис? Почему считает, что его поход никчемный и ненужный? Он, что, первый день в геологии? Или забыл о том, что пустых мест не бывает? Родина доверила ему, молодому, начинающему специалисту, огромный участок земли – почти четыре тысячи квадратных километров. Участок этот не изучен. О нем пока ничего не известно. Никто и никогда не искал и не находил здесь ни единого рудного прожилка, ни крохотного зернышка нужного людям минерала. Конечно, их здесь может и вовсе не быть. Пусть даже и так. Никто не знает, где они таятся. Поэтому и ведется геологический поиск. И его долг, как специалиста, как человека, поручившегося своей честью за дело своей жизни, доказать с образцами в руках, намытыми пробами, эту самую пустоту, записать эти выводы и сказать с полной уверенностью в своей правоте своим коллегам и тем, кто будет жить на земле потом, в будущих годах: «Люди, если где-то и есть достойный внимания рудный участок, то он находится не здесь, не на этом склоне. Я облазил его весь, этот склон, потратил свои силы, так что вы поберегите свои, не делайте ненужной работы!»
Разве это поражение? Разве это неудачный маршрут?
Вакулов почти согрелся и отдохнул. Пора возвращаться в лагерь.
Обратный путь вымотал последние силы. Еще издали он увидел свою палатку и жадно вдыхал ароматный дым, который стлался по долине, разнося вкусные запахи.
Вакулов даже определил по ним, что промывальщик наловил рыбы, варит уху. И еще щекотал ноздри запах свежеиспеченного хлеба. Может быть, лепешек напек из муки?
К палатке не пришел, а буквально приковылял, шатаясь от усталости. С облегчением сбросил тяжелый рюкзак, набитый образцами и пробами. Рюкзак, казалось, сам соскользнул вниз со спины. Угодил в лужу. Но Иван даже не попытался его переложить. Покачнувшись, еле устоял на ватных ногах. Поход окончен.
Из палатки выглянул промывальщик. Его лицо светилось приветливостью и заботой.
– Как успехи-то?
– Порядок… Дневную норму выдал, – Вакулов хотел в ответ тоже улыбнуться, но только скривил губы. – Вкусным пахнет…
– А чо! Хариуса наловил, ушица давно готова, – Филимон подхватил рюкзак и понес в палатку. – Да пышек на углях напек. Руки есть, за нами не станет, с голодухи не подохнем!
Вакулов еще никогда так вкусно не обедал в поле. Уха с каменистыми пахучими пышками. Промывальщик не зря сварил уху в ведре. Они запросто, даже не заметили как, ополовинили посудину. На завтра осталось совсем ничего, по миске, не больше. И пара лепешек.
Нырнув в спальный мешок, Вакулов сразу же уснул, как будто бы провалился куда-то в неясное, приятное и ласковое, как мягкий материнский пуховой платок…
4
А утром, проснувшись, с приятной радостью обнаружил, что рабочий на ногах. Хлопочет около костра, приготовляет завтрак. Приятно подумал о том, что тот, может быть, одумался, что не отпустит геолога одного в маршрут, пойдет с ним. Хотя бы из чувства солидарности. С такими приятными мыслями выбрался из спального мешка и, схватив полотенце, в одних плавках побежал к озеру.
Проплыть больше нормы не удалось, вода показалась холоднее, чем была вчера. И дождь вроде бы стал мельче и назойливее. Погода не улучшилась. Вакулов быстро растер тело до красноты и вернулся бегом обратно к «двухместке». Оделся, натянув два свитера. Почувствовал себя снова бодрым, молодым, сильным, которому не страшны никакие невзгоды и трудности.
– Ну-ка, что у нас на завтрак?
– Ты погодь, начальник, – голос у промывальщика зазвучал как-то странно сухо и твердо. – Ты вчера брал мой лоток, мой фирменный инструмент?
– Брал, – признался Вакулов, улыбаясь ему в лицо. – А что?
– Не спросясь?
– Так ты ж давал храпака, дрыхал без задних ног!
– А у нас с тобой был уговор, что свои личные вещи никому не даю, или не было?
– Ну, был.
– Значит, аналогично и лоток есть личная моя вещь.
– Конечно, – согласился Вакулов.
– Ты, наверное, и сегодня хошь его взять в пользование?
– Непременно, – Вакулов стрельнул глазами по своему рюкзаку и сразу понял, что там лотка уже не было. – Если дашь, разумеется.
– Пиши мне заявление, и чтобы по всей форме, пока не передумал, – промывальщик был серьезен и уже, как знал его Вакулов, начинал ершиться.
– Напишу.
– Пиши.
Вакулов знал, что спорить тут бесполезно. Пожав плечами, достал общую тетрадь, вырвал лист и не спеша написал, четко выводя буквы. Писал, искоса наблюдая за улыбающимся промывальщиком. Мелькнула догадка: тот его разыграл! И самому стало весело. А что! Ну и пусть. Заявление получилось по всей казенной форме, только с веселым необычным текстом:
