Озеро Амут темной гладью расстилалось почти по всему ущелью и уходило вдаль на несколько километров. Длинная и узкая черная лента воды, порожденная горным обвалом, стянута крутобокими сопками, густо поросшими таежными деревьями. В солнечные дни в озере вверх ногами отражались хмурые ели, задумчивые кедры и шустрые белоствольные березки. Иван любил любоваться озером, особенно с высоты. Вода чистая-чистая, прозрачная почти до дна, и видно глубоко-глубоко, так что невольно кружилась голова. Там, в глубине, был свой особый мир. За перевернутыми деревьями, за верхушками елей синело бездонное небо и по нему плыли белые облака, а между ними, пронзая их, скользили косяки рыб. Вакулов не мог оторваться от захватывающего зрелища и с неохотой возвращался в окружавший его реальный мир. А в непогоду озеро Амур темнело, из приветливого и ласкового становилось хмурым и чужим.
Вакулов быстро стянул свитер, сбросил брюки. Ступая босыми ногами по камням, подошел к краю обрыва. В темной глубине озера, казалось, не было дна.
Отведя руки назад, как на старте соревнований по плаванию, Иван вдохнул грудью, вобрал побольше воздуха и «ласточкой» полетел вниз, раскинув руки крыльями и прогнувшись, задрав голову. С обрыва в неведомую темную глубину. Вода охватила его, обдав жгучим холодом, сомкнулась над его головой. Энергично работая руками и ногами, он вынырнул, фыркнул, глотнул воздуха и быстро поплыл к середине озера. Стиснув зубы, широко выбрасывал вперед стынущие руки, загребая ими воду. Взмахов должно быть пятнадцать, не меньше. Так он решил и не отступал от уговора с самим собой. Иван считал каждый взмах. Больше нормы допускалось сколько угодно, если, конечно, вытерпит. Он сделал семнадцать. Два – лишних, как победный результат над самим собой, над ледяной водой озера. Откинувшись на спину, погреб назад, к берегу.
Выскочив на каменистые глыбы, старательно и быстро растерся полотенцем, разогревая себя, массируя тело, которое быстро краснело. Согрелся сразу, кровь весело побежала по жилам, и Иван как-то вдруг почувствовал себя удивительно свежим. Молодым и сильным. Словно не было у него за плечами тех ежедневных изнурительных маршрутов. И унылая природа, скучная тайга и хмурые горы как-то вдруг преобразились и показались ему приветливыми и по-своему даже красивыми в такую не очень-то приятную погоду.
Насвистывая, он перескакивал с валуна на валун, радуясь своему умению, ловкости и силе ног. У самой воды увидел обломок ствола лиственницы, набрякшей от воды, темной, без коры. Вытащил его на берег, оттащил к камню и прислонил. Пусть высыхает. Лиственницы горят хорошо, пригодятся на дрова.
Натянув на голое тело свитер, схватив полотенце и брюки, поспешил к своей «двухместке». Противный мелкий дождик его уже не тревожил. Иван на ходу пособирал поленьев, сучьев.
«На первое гречневая каша с тушенкой, что осталась от ужина, а на второе чай с сухим молоком, – решил Вакулов, разжигая печку. – И в горы!»
Филимон, рабочий-промывалыцик, спал, закутавшись с головой в мешок-кукуль. Иван действовал осторожно, стараясь не делать лишнего шума, чтоб ненароком не разбудить напарника.
Их поисковый отряд рассыпался по окрестным долинам вокруг озера. Задание у Вакулова, как и у других геологов-поисковиков, простое и лаконичное: прошагать, опоисковать, намыть шлихи, нанести все увиденное на карту и записать в полевой дневник, или, как говорил начальник, «отработать ближайшие распадки». Срок – три недели, если, конечно, не помешают дожди. А потом, свернув имущество, двигать своим ходом к основной группе, которая разбила лагерь в пяти километрах вверх по долине.
Дожди, черт бы их побрал, пожаловали без приглашения и вызова. Надоедливо-нудные, унылые, словно кто-то там, наверху, нехотя отрабатывал положенное по плану смачивание окрестностей дождевой водицей, делал это тяп-ляп, не работал, а тянул резину, отбывая свою смену. И они на земле третий день бездельничали. Рабочий-промывальщик, как сразу же убедился Вакулов, весьма хорошо и твердо усвоил «Единые правила техники безопасности», а также параграфы и пункты положения о правах и обязанностях, и в первое же дождливое утро наотрез отказался выходить в маршрут.
– Поишачили и хватит! – сказал, как отрезал, Филимон. – Теперя законный отдых, дорогой мой молодой товарищ начальник, как положено по инструкции!
Вакулов уже знал, что спорить с ним бесполезно. Если во что упрется, то как бык рогами в ворота, с места его не сдвинешь.
2
Как Иван радовался, когда промывальщик догнал отряд, пришел своим ходом! Это было эффектное зрелище. Пришел Филимон с таким гордым видом и внутренним достоинством, словно прибыл не вкалывать с лопатой да лотком в руках, а по крайней мере проверять работу геологов. И одет был соответственно и впечатляюще. На нем был совершенно особенный, вроде бы сшитый по специальному заказу полевой костюм, которому сразу же позавидовали и рабочие и геологи. Такого ни у кого из них никогда не было, да никто даже в журналах не видывал. Костюм тот был с массой накладных карманов и карманчиков – для ножа, для компаса, для увеличительного стекла, для записной книжки и для многого иного, нужного в походной полевой жизни, с отстегивающимся капюшоном, с пришитыми накладками на особо трущихся местах из красной кожи, с бесчисленными «молниями» застежками, кольцами и цепочками неизвестного назначения. А на голове черная капитанская фуражка с крабом.
На промывальщика, вернее, на его наряд, приходили посмотреть издалека, за десятки километров, из соседних отрядов и поисковых партий. Иван Вакулов вместе со своим рабочим неожиданно стал в центре внимания. Вакулову откровенно завидовали, говоря, что ему «здорово подфартило», что теперь, имея такого классного промывальщика, «сам Бог велел ему открыть месторождение».
Долговязый, с длинными, до колен, цепкими жилистыми руками, неторопливый в движениях, Филимон в своем необычном костюме держался с завидным достоинством, профессиональной гордостью человека, знающего себе цену. Никогда не подумаешь о том, что еще в прошлые сезоны, промотав глупо и бессмысленно в пьяном угаре заработанные крупные деньги, он зимой пристраивался куда-нибудь истопником, обычно в детском саду или в яслях, где сердобольные нянечки подкармливали его остатками детского питания, а иногда и одалживали на бутылку «бормотухи»…
Но стоило промывальщику улыбнуться, произнести одно-два слова, как эта маска слетала с него, словно старая кожура, открывая обычное нутро вечного бродяги с душой ребенка, любопытного и жадного до всего, что вокруг него, добродушного балагура и упрямого мужика, доверчивого и обидчивого до смешного. Приложив ладонь к лакированному козырьку своей капитанской фуражки, он весело представился своему молодому геологу Ивану Вакулову;
– Прибыл в ваше постоянное распоряжение! Промывальщик по профессии, алиментщик волею судьбы и бродяга по убеждению.
– Трепло ты, дядя, видать, классное.
– Не трепло вовсе, а веселый от роду человек, – и Филимон сам тут же пояснил свою мысль. – В тайге как? В тайге, понимаешь, тоскливо быть завсегда сурьезным. Кому тута романтика, кому эта самая кзотика, впечатленьица разные и тэпэ и тэдэ. А кому одна сплошная голая работенка и больше ничего. Целый день одно и то ж. Топ-топ да бульк-бульк! Переспал, перехватил всухомятку, и опять то же: топ-топ да бульк-бульк. Так что, понимаешь, если сам себя не повеселишь, то в тайге очень даже тоскливо на душе становится. Очень даже, скажу тебе!
