Пошли третьи сутки, как Юрий не покидал буровую. Хотелось самому пройти последние подземные метры, первым взглянуть на вынутую из нутра пробу. Что там? А вдруг блеснут густой чернотой зерна долгожданного касситерита? Верилось и не верилось. Должно же когда-нибудь такое случиться. Обязательно должно. Надежда, вечно живая надежда, цепко держала его на этом давно всеми отвергнутом клочке горной земли, вернее, крутом склоне горы, негусто поросшем вечнозелеными хвойными таежными деревьями.
Юрий отвел взгляд от бурового станка и посмотрел в дверной проем на противоположную округлую вершину, которая вздымалась на той стороне неширокой долины. Деревья на ней отчетливо темнели на светлой голубизне неба и чем-то напоминали ему редкую щетину на небритом подбородке. Грустно усмехнувшись, Юрий медленно вынул руки из рукавицы и тыльной стороной провел по своей щеке и подбородку, ощущая колкую щетину. В свои двадцать четыре года он брился через день, через два. А тут, когда пошла сплошная запарка по пробурке последних метров, некогда было думать о наведении красоты лица. Да что там бритье, просто поесть некогда – питались здесь же, не покидая буровой, перехватывая на ходу, чтобы хоть как-то заморить червячка.
Юрий снова посмотрел на приборы, на дрожащую стрелку, показывающую глубину. Она едва-едва перевалила за отметку двести девяносто… Еще чуть-чуть, хотя бы пару метров, и пора останавливать бурение, начинать подъем труб и выбивать из последней секции керн – долгожданную пробу, добытую в скалистом теле горы.
Ноги не слушались, они стали предательски вялыми, какими-то ватными. А веки наливались свинцом и сами опускались на глаза. Юрий с большим усилием раздвигал слипшиеся, сцепившиеся ресницами веки, открывал глаза и заставлял себя смотреть на гудящий станок, на приборы. Своего помощника, старшего геолога, три часа назад он с трудом отослал в крохотный сборно-разборный домишко, и Петро Селезнев, закутавшись в спальном мешке, сейчас смотрит какой-нибудь сладкий сон про свои теплые и щедрые донецкие края. Ему почему-то часто снятся сны про южную угольную родину, откуда он прибыл сюда, в Мяочан, два года назад, всего на неделю раньше Юрия. А Бакунину почему-то никогда не снятся сны про его родные и такие далекие волжские края, про шумный и степенный старый русский город Саратов, про который сложено много ласковых песен…
После широкой и степенной красавицы Волги, такой привычной и ему родной с детства, Бакунин был приятно удивлен и покорен суровой величавостью могучего Амура. Сибирская река приглянулась ему с первого взгляда, покорив сердце коренного волжанина. А вот знаменитый и прославленный молодежный город на Амуре, о котором пришлось ему столько читать и слышать, несколько разочаровал Юрия. Крупное здание вокзала, сложенное из почерневших бревен, как-то не очень впечатляло, хотя выглядело необычно. Ему, зданию, явно недоставало того величия, которое полагалось. Даже не верилось, что это и есть железнодорожный вокзал знаменитого Комсомольска-на-Амуре. Для вещей убедительности Юрий еще раз прочитал название города, прикрепленное крупными буквами к фасаду деревянного вокзала. Нет, ошибки не было.
Потоптавшись на перроне, Бакунин привычно забросил за спину увесистый рюкзак и, подхватив потертый фибровый чемодан, вместе с пассажирами вышел через вокзал на площадь. Она была просторной, не такой, как в Саратове. На площадь вкатился трамвай в два вагона. Дребезжа стеклами и громко названивая, с некогда ярко-красной, а теперь убого рыжей полосой по бокам вагонов, трамвай не спеша разворачивался на своем конечном кругу. К остановке торопились приехавшие и встречавшие.
Юрий, поставив у ног чемодан и не снимая рюкзака, прислонился к почерневшим от времени бревнам стены вокзала. День давно набрал силу, и дальневосточное солнце нещадно палило с высоты. Теплынь стояла настоящая, летняя. На небе ни облачка. От разогретого асфальта площади, от деревянной стены источалась привычная знойная сухость воздуха. Прикрыв глаза ладонью, словно козырьком, Юрий огляделся по сторонам. Даже не верилось, что он отмахал столько тысяч километров, пересек чуть ли не всю страну и стоит сейчас на привокзальной площади знаменитого Комсомольска. Щемящее чувство какой-то неудовлетворенности, возникшее на перроне, не покидало его. Город не производил должного впечатления. Приземистые одноэтажные бревенчатые домишки, сараи, складские помещения, двухэтажные бараки, покосившиеся заборы… И пустырь. Огромный пустырь, густо поросший сорной травой, из которой то там то здесь торчали брошенные какие-то механизмы, сплошь покрытые ржавчиной. А за пустырем, вдали, вырисовывались контуры кирпичных зданий, заводские корпуса, трубы, торчавшие в небо столбами, из которых густо поднимался темный дым… Центр города, наверное, где-то там, решил он.
Нигде и ничего не напоминало ему, что он находится на суровом Дальнем Востоке. Лето как лето. Пустырь как пустырь, такие можно встретить в своем краю, теперь уже таком далеком. Вспомнив напутствия матери, он улыбнулся. Мама, засовывая в чемодан еще две пары шерстяных носков, говорила: «Ты, сынок, если что, если холода сплошные, особенно не раздумывай. Возвращайся назад. Как-нибудь проживем». А чего возвращаться, когда и тут вроде бы обстановка нормальная.
Пока он стоял и осматривался, трамвай тронулся, увозя пассажиров. Укатили и несколько легковых машин. Площадь как-то враз опустела. В первое мгновение Бакунин хотел было броситься за трамваем вдогонку, но тут же раздумал. Куда спешить? Торопиться ему вроде и некуда. Уедет со следующим трамваем, ничего тут страшного. Надо вот сначала разыскать справочную и узнать, где здесь находится контора экспедиции и на каком номере трамвая до нее удобнее уехать. Сама экспедиция, он знал, базируется в районе, где-то поблизости, в полутора километрах от города, на самом месторождении, там и поселок, который называется Солнечным.
Пока он стоял и размышлял, на площадь вкатила изрядно запыленная «Победа» с таксистскими знакомыми черно-белыми квадратиками на кузове. Юрий поднял руку. А что? Можно и прокатиться. Все ж таки он теперь не студент, а дипломированный специалист. Всего каких-то пятьдесят километров. Даже если в оба конца заплатить, и то не так дорого обойдется.
Негромко скрипнув тормозами, машина остановилась рядом. Бакунин, подхватив чемодан, направился к «Победе». Таксист, мужчина лет тридцати, в лихо сдвинутом набекрень картузе, помог уложить чемодан и рюкзак в багажник.
– Жарища нынче, как в Ташкенте, не меньше, – весело говорил он. – Пока едешь, еще ничего, а встанешь, ну нет спасу.
Он включил скорость, и «Победа» развернулась на площади.
– Куда? – не поворачивая головы, привычно спросил таксист.
Юрий привалился к мягкой обивке сиденья, ощущал спиной нагретый солнцем кожезаменитель.
– В Солнечный.
– Куда, куда? – удивленно переспросил водитель, поворачиваясь к Бакунину.
– В Солнечный, – как ни в чем не бывало повторил Юрий, не замечая странного удивления в голосе таксиста.
В следующую минуту, к удивлению Бакунина, «Победа», сделав «круг почета» по площади, резко затормозила на том же месте, где он сел в нее.
