– Дошли!.. Пробились!
– Руда!!.. Руда!..
Она была повсюду – под ногами, громоздилась вырванными взрывами обломками, стояла стеной слева и справа, и над головой, и впереди, сверкающая всем разнообразием рисунков и красок минералов, слагающих руду. Что тут началось! Проходчики прыгали, плясали, орали, свистели, поздравляли друг друга. Радостная весть моментально облетела весь поселок. К штольне бежали со всех сторон, ехали на тракторах, машинах. Кто-то принес в забой, нарушая сухой закон, бутылку шампанского, а кто-то – бутылку спирта. Вылили содержимое в каску бригадира, и эту чашу подносили каждому, давая возможность причаститься к всеобщей радости, разрешая сделать один-два глотка.
Увидев главного инженера, который в сопровождении оживленного Алимбаева шагал к забою и перед ними расступались, Чумаков застыл с каской в ладонях, ошалелый от нахлынувшей радости. На какое-то мгновение он растерялся, руки дрогнули, и каска чуть не выскользнула вниз. Бригадир знал, хорошо знал отношение Казаковского к спиртным напиткам, тем более здесь, на рабочем месте. Но он не выплеснул, удержался, взяла верх нахлынувшая радость.
– Евгений Александрович!.. С победой!.. Дошли!.. Руда!.. – он выкрикивал каждое слово отдельно. – Поздравляем!..
Казаковский остановился. На него смотрели со всех сторон. В забое стало тихо, слышно было, как где-то срываются крупные капли воды и гулко шлепаются. Евгений Александрович улыбнулся, принял из рук бригадира каску, пригубил, сделал глоток, поперхнулся, закашлялся.
– Ну, черти окаянные… намешали!.. «Пурга»?..
– Не, «северное сияние»… со спиртом… Только по глотку.
– Ура-а! – раздалось под сводами забоя. – Ура-а!
Да, это была победа! Наконец-то месторождение касситерита смогло само сказать о себе веское слово. Каждый мог лично убедиться в наличии богатой руды. Скептики как-то сами собой попритихли, превращаясь в яростных защитников, поскольку больше никто уже не сомневался в наличии небывало ценного рудного тела. А радист торопливо записывал принятые поздравительные телеграммы: от первого секретаря крайкома, начальника управления, от ученых, из Москвы, Ленинграда, Владивостока…
Экспедиции добавили средств на расширение разведки. Заложили вторую штольню, которую зарезали в горе на сотню метров выше, а потом и третью. Сверлили гору и буровые. Крутая сопка будущего карьера обживалась, и по ночам она светилась десятками рукотворных электрических звезд.
А геологи-поисковики тем временем обследовали окружающие таежные районы, горы и долины, открывая одно за другим новые и новые месторождения, которые в совокупности образовывали крупный богатый рудный регион. Мяочан нехотя открывал свои тайные кладовые.
6
А несколько месяцев спустя Степаныч отвозил вещи Александра Харитоновича в Комсомольск-на-Амуре, к железнодорожному вокзалу, помогая жене начальника, Марии Дмитриевне, сдавать багаж. Уехали они на Украину, в Донбасс, в благодатные края – к солнцу и теплу. Врачи настояли. Здоровье подвело – не жалел себя Александр Харитонович, работал на износ. Он никогда, как признавался, не думал и не предполагал, что его железный организм «начнет давать перебои», как отработавший свой срок мотор. Уезжал он с неохотой, только жена радовалась – тянуло ее давно на родину, надоело жить-скитаться по балкам и времянкам в непроглядной таежной глухомани.
Как-то перед отъездом на Украину возил Степаныч начальника и главного инженера в новый поселок Фестивальный – там, на богатом месторождении, зарезали первую штольню, – остановились на перевале передохнуть. Вышли из машины. Долго стоял Александр Харитонович у обрыва и смотрел, грустно смотрел на окружающие горы, которые нагромоздились вокруг безо всякой понятной человеку системы, на ущелья и долины, на всю окружающую таежную природу, близкую его сердцу.
Вокруг, сколько мог охватить глаз человека, разворачивалась панорама Мяочана. Поднимались вершины, на которых белой шапкой лежал нетаявший снег, голубоватая дымка стелилась по зеленым долинам. И повсюду – куда ни глянь, – видно присутствие человека. Далеко впереди и сбоку на сопках были видны, а дальше лишь угадывались силуэты буровых вышек. Многие сопки перерезаны темными линиями разведочных канав, отчего они казались полосатыми, словно гигантская тигровая шкура. Внизу, по долине Силинки, вилась дорога от Комсомольска-на-Амуре в поселок Солнечный. По ней нескончаемым потоком двигались тяжело груженные автомашины, тракторы с прицепами…
– Принесли мы сюда обновление, – сказал Евгений Александрович, – разбудили тайгу.
– А знаете, Евгений, о чем я сейчас думаю? – грустно произнес Олиниченко. – О жизни. О своей жизни, – пояснил он. – Четверть века назад пришлось мне работать геологом в Комсомольске. Он только-только обозначался, и мы изыскивали воду для строящегося города. Помню, как-то поднялись мы на горы. Вон на те, что едва виднеются отсюда, в сизой дымке… Впереди перед нами громоздился этот самый наш Мяочан, а вокруг – на сотни километров – стыла тишина, простиралась таежная глухомань. И знаете, о чем я тогда подумал? Я тогда подумал, что еще, наверное, лет сто пройдет, пока в эти дикие края проникнет человек. Так и подумал, лет сто пройдет, не меньше.
– Выходит, не угадали, – сказал весело Казаковский.
– Да, не предугадал. Да и кто бы мог тогда предположить, в те времена, такие перемены? – Александр Харитонович вынул пачку папирос, закурил, закашлялся, скомкал папиросу. – Ирония судьбы, и только! Прошло всего каких-то два десятилетия, и я, именно я, руководил двухтысячным коллективом, осваивающим именно этот район! А за нами идут, нажимая на пятки, тысячи других… И я сегодня уже говорю совсем иначе: пройдет еще два-три года, отстроятся поселки, вырастет горнорудный комбинат, пролягут полноценные шоссейные дороги и в этой бывшей глухомани, в царстве лосей и медведей, зашумит новая жизнь!..
– Мы же с вами и принесли ее сюда, – сказал Казаковский, – закладывали фундамент.
– Закладывал, это точно. А продолжать придется уже тебе. У нас, у геологов, есть такая прибаутка: «Там, где в поиске начинается механизация, там кончается геология». Это сказано не нами, но в самую точку. В какой-то мере, даже в прямой, скажу тебе, касается и нас. Экспедиция наша из чисто геологической организации перестраивается в полупромышленное предприятие. Бульдозеры, автомобили, станки, дизели, электростанции, насосы, разные там винтики, гаечки, ключики навалились, задавили, неумолимо подчиняя и время, и ум руководителя. Появились механики, мастера, электрики, слесари и другие специалисты в общем-то явно не геологического профиля. А без них-то уже при современном размахе, понимаешь, Евгений, становится совершенно немыслима ни сама геологоразведочная работа, ни само существование экспедиции, – и добавил, положив руку на плечо Казаковского: – Это уже твоя епархия, сплошная инженерия. Тебе и карты в руки.
Глава седьмая
1
Казаковский приходил на работу раньше всех сотрудников, здоровался с заспанным диспетчером и, пройдя по пустому коридору, открывал двери своего кабинета. Включал свет. И в этот момент жители таежного поселка по освещенному окну кабинета начальника экспедиции могли сверять свои часы: стрелки неизменно показывали одно и то же время – семь ноль-ноль утра.
