Пробитые канавы и показали, что поблизости есть руда. Были и открытые выходы. Правда, как выражались геологи, эта самая «рудная зона» не везде просматривалась, а даже, наоборот, терялась неизвестно куда. Словно ее и не было. Споры были. Жаркие споры. Тогда много наезжало всякого начальственного и ученого народу, Степанычу приходилось и встречать, и привозить, и отвозить их до Комсомольска. Одних на аэродром, если они издалека, других к железнодорожному вокзалу, если местные, из краевого центра. Многие из приезжих со Степанычем откровенничали, дорога-то длинная, а они сами еще не остывшие от словесной борьбы-драки. И высказывались напрямую. Так большинство из них, как заключал Степаныч, были не очень-то положительно настроены насчет будущих высоких перспектив Мяочана, а, к неудовольствию шофера, скажем, даже наоборот, весьма скептически оценивали рудное месторождение. И доходчиво объясняли Степанычу, что, мол, руда имеется только на поверхности, что запасы ее невелики, поскольку в глубине ее и совсем нету, что она начисто «съедена» поднявшейся из нутра земли раскаленной магмой, которая и застыла крупными каменными наростами. И государство зря тратит деньги на разведку, устилая тайгу рублями.
Однако приезжали и другие, правда, их было мало, которые убежденно доказывали перспективность месторождения, пророчили большие выгоды государству от разработки рудного района, потому что тут несметные залежи ценной руды касситерита, даже утверждали, что этот будет самый дешевый касситерит в стране, а возможно, и в мире, и что все затраты не только на разведку, но на строительство рудника и обогатительного комбината, и даже города, включая и дорогостоящую асфальтированную дорогу от Комсомольска, окупятся очень быстро, буквально за несколько первых же лет добычи руды. И рисовали словами радужные картины близкого будущего – комплекс промышленных предприятий, многоэтажные светлые жилые дома – такие, как строят в Москве в Черемушках, магазины, кинотеатры, комбинаты бытового обслуживания, школы и много других нужных для жизни человека строений и общественных зданий. Но больше всего Степанычу нравились рассказы про бетонную дорогу, ровное асфальтовое шоссе, по которому за каких-нибудь полтора-два часа можно домчаться до Комсомольска-на-Амуре, и про благоустроенную набережную, из бетона и камня, там, где теперь опасный обрывистый берег, подмываемый вечно капризной Силинкой.
Сказки, да и только! Никак не верилось, что такое возможно. И про дорогу, и про набережную. В первую же весну, в марте, чуть солнышко пригрело, так эта самая Силинка прямо-таки взбесилась, прорвала лед и с недовольным ворчанием пошла в наступление на поселок геологов. Натерпелись страха. Повсюду возникли наледи, наросты свежего льда, их толщина доходила до полутора метров. Лед лез в подпол, в дома. Не сковырнешь! Вся территория поселка напоминала хоккейный стадион. А до этого момента всю зиму лютовали морозы, шли обильные снегопады да задували неделями метели. А едва избавились от наледей, как только подошло лето, так и начались разливы горных речушек, которые превращались в бурные многоводные потоки… А про Силинку и говорить нечего. Река много принесла хлопот, и, конечно, было бы хорошо укротить ее, сковать крепко, одеть ее в бетон и камень. Но будет ли такое когда-нибудь?
Степанычу, конечно, очень хотелось тогда, чтобы в научных спорах верх взяли те, которых меньше, которые за положительную перспективу Мяочана. Ему особенно понравились из них двое – седоволосый, солидный профессор из Москвы, фамилию которого он, к сожалению, не запомнил, и женщина-ученая из Владивостока, доктор наук по геологии Катерина Александровна Радкевич, видная такая женщина, приятной наружности и простая в обращении, без всякого форса – есть такие, которые форсят, строят из себя важных персон, – так про Катерину Александровну никогда даже и не подумаешь, что она в научном мире считается очень большим авторитетом, и не только в нашей стране, аив других странах, ее книги о геологии олова переведены на многие иностранные языки. Так с того первого приезда Катерина Александровна каждое лето в полевой сезон приезжает сюда, в поселок, в научную командировку и живет по месяцу, ходит в горы с маршрутчиками, бывает на буровых, а в штольнях она свой человек, поскольку там вся подземная природа земли перед ней полностью открыта, да проводит научные конференции вместе с нашим молодым начальником Евгением Александровичем Казаковским. Точнее сказать, главным организатором тех научных конференций был сам Казаковский. Он-то и приглашает сюда и ученых, и руководителей. Такие конференции каждый год в поселке проводятся. Евгений Александрович хотя и молод годами, ему еще и тридцати нет, а дело ведет с размахом, умеет далеко вперед смотреть, в будущее.
Но тогда Казаковский еще не ходил в начальниках, а был главным инженером, во главе экспедиции стоял Константин Федорович Прудников, мужчина крупный, осанистый, с крепким командирским голосом. Умел страху нагонять и требовать с каждого даже больше, чем положено. Он-то и командовал первым героическим броском в таежные дебри Мяочана. Вокруг – суровая тайга, горы, огромные расстояния и сплошное бездорожье. А у начальника – всего пара тракторов да три стареньких чиненых-перечиненых полуторки и уйма сложных неотложных задач, начиная от прокладки простейшей дороги, обустройства на голом месте, строительства жилья, вербовки рабочих, которых и сейчас не хватает, а тогда и говорить нечего, и кончая, конечно, главным, ради чего забирались в эту самую глухомань – разведки месторождения. Завозить пришлось все, начиная от гвоздя и до кирпичей. Так что на шоферов и трактористов ложилась главная нагрузка. Да и теперь, спустя три года, не легче. База экспедиции находилась в поселке Старт. Туда по сносной дороге и завозили грузы из Комсомольска, а уже дальше, от Старта, – по бездорожью сюда, в горы. И каждый, кто прибывал, выходило, стартовал не только в дальний маршрут по пересеченной местности, а еще в новую, хоть и не легкую, но интересную трудностями жизнь первопроходцев и первооткрывателей. Где-то осваивали целину, прокладывали дорогу Абакан – Тайшет, строили Братскую ГЭС, а тут, в Мяочане, начинали разведывать подземные богатства.
Каждому вновь прибывшему в поселок, неважно, кто по должности – рабочий или инженер, буровик или геолог, каждому сразу же выдавали топор и пилу-ножовку для обустройства. А дальше – свобода действий. По своему желанию выбирай место для поселения и по личным планам строй собственный домашний очаг. До поздней ночи в поселке кипела работа. Веселый такой, хлесткий перестук-перезвон слышался со всех сторон. Неяркое солнце иногда прорывалось, просвечивалось сквозь ватную неразбериху туч, обдавая светом тепла работающих, весело поблескивая в колеях дороги, проложенной машинами, и вокруг мрачно высились горы да сурово синела тайга. Если, поустав, кто-нибудь, делая перекур, прислушивался повнимательней, то мог явственно различить и глухие удары топоров, и вторящее им стонущее, задышливое эхо – рубили, тесали здесь, а болью и приглушенным криком эхо отдавалось в стволах близких и дальних живых таежных деревьев: они как-то изумленно и страдальчески охали одновременно, словно оплакивали свой потерянный вековой покой. И жутко становилось от того горного таежного эха, оторопь брала, потому как человек острее чувствовал свое грустное одиночество в бесконечном царстве дикой природы. И только звонко-надсадный стреляющий стрекот бензопилы перекрывал все прочие звуки – и перезвон ручных пил, и перестук топоров, и тревожное эхо, – властно утверждая приход новой жизни.
