– Во-во, правильно! Мы все тож сплошные любители… Ба-а-альшие любители до баб… то есть до ихнего женского полу. Особенно по молодости лет, сам по себе знаю. И счас, скажу тебе, еще ничего! – Степаныч хихикнул и понимающе подтолкнул локтем Василия. – Ишо гожусь!
– Полегче! – неожиданно строго осадил его Манохин, которому был неприятен такой поворот разговора, его белесые брови нахмурились. – Детонаторы везу, не куль с конфетами! В момент подзалетим! Только дым и пепел останутся!
– Не пужай, а то и взаправду перетрушу, – осерчал Степаныч, не ожидавший такого резкого тона, да не от кого-нибудь, а от Васька-Морячка, всегда безобидно добродушного. И подивился перемене. Видать, и вправду, подумал он, женское отродье может за один раз перелицевать душу мужика, вывернув ее наизнанку. И сердито прикрикнул на машину: – Ну, ну! Что фордыбачишься, ядрена-матрена? Али надоело колеса крутить? Давай-давай!..
Василию сразу стало как-то не по себе. Почувствовал что-то неладное. Степаныч как бы отстранился от него, словно между ними пролегла незримо полоса отчуждения. Василий молча смотрел перед собой и ничего не видел, поскольку взгляд его был обращен внутрь, в глубину самого себя. «Что же со мной происходит? – думал он. – Зазря обидел человека, как есть, зазря. В жизни со мной такого не бывало, а тут – нá тебе! – трах-тарарах. Он ко мне по-доброму, а ему я что? Стыд и только. И еще про детонаторы. Как будто бы Степаныч первый раз везет взрывчатку. Сказанул!»
Надо было как-то исправлять положение, но Василий не знал, как это сделать лучшим образом. И где-то даже слегка растерялся, отчего и сидел насупившимся. Со Степанычем, который был вдвое старше его, у них давно сложились добрые, приятельские отношения, даже больше, чем приятельские. Почитай, с первого же дня приезда сюда, на Солнечный, они подружились. Василий всегда уважительно относился к Степанычу не только потому, что тот был старше годами, а еще и потому, что у того был большой житейский багаж, многолетнее скитание по таежным экспедициям, одним словом, было чему поучиться, да еще и война за плечами. Степаныч щедро делился своими знаниями и опытом с молодежью, с такими, как Василий. Приучал их понимать и любить неустроенный уют и ненормированный труд первопроходцев. И вот – нá тебе! Схамил. По собственной дурости. И молчание затягивалось, становилось неприятно тягучим, как липкая резина. Так и ехали они молчком, словно чужие, незнакомые люди. Тот сам по себе, и он, Василий, сам по себе, а оба – при исполнении службы.
А навстречу им стелилась-двигалась самодельно пробитая в тайге дорога, грустно улыбались глухие чащобы, застывшие в осенней красоте. Впереди за поворотом показалась каменистая площадка, деревянные производственные строения, сбитые из пиленого теса и горбыля, крытые выгоревшим на солнце толем, да темным отверстием открывалась рукотворная нора, а в ее глубине тускло светились желтыми огоньками электрические лампочки, да поблескивали рельсы узкоколейки, отполированные колесами вагонеток.
Деревья стали редеть, тайга как бы расступилась, и меж стволов просматривался серо-коричневый отвал, куда ссыпали породу – вынутый из нутра горы ненужный пустой камень. Как выберут его из забоя, так и свозят вагонетками сюда. Наклонят, высыпят, и летят-кувыркаются камни да камешки с грохотом вниз, поднимая пыль, скатываясь почти до самого подножья, ломая кусты, обдирая ветки деревьям, а то и вовсе засыпая их. А чуть подальше, почти впритык с этим отвалом, второй такой же от верхней штольни. Две каменные реки. И обе они росли-ширились от смены до смены, изо дня в день, из месяца в месяц.
2
А Степаныч хорошо помнит и склон Черной горы, да всю окружающую горную местность, долину реки Силинки, когда здесь еще вообще ничего не было: ни этой дороги, ни штольни, ни отвала, а поселок только начинался обустраиваться и жили в основном в палатках. Он сам, конечно, не специалист по геологии, но за годы жизни в разных таежных экспедициях, можно сказать, достаточно насмотрелся, поднаторел, тем более что шоферская его профессия давала возможность всегда бывать в самых главных и важных местах. А если у человека есть зрячие глаза и уши, которыми он не хлопает, то можно многое и понять и разуметь, переваривая сведения в своем собственном котелке на плечах.
Степаныч прибыл сюда, в Солнечный, когда и на районной карте его еще не обозначали, а горный район Мяочана считался и у бывалых местных охотников глухим таежным краем, забытым Богом и людьми, где птица и зверье особенно не водились, куда редко ступала нога человека. Имеются еще в дальневосточной приамурской тайге такие таежные урманы и горные районы, но обширная горная территория Мяочана выделялась особенно дурной славой. И само название – если перевести его на русский язык, оно обозначает Черные горы, – говорит о многом. Но геологи именно здесь, в Мяочане, и нашли выход на поверхность из нутра земли ценной руды касситерита. Нашли ее, руду эту, осенью пятьдесят пятого, а уже зимой пятьдесят шестого пробили первый зимник от поселка Старт, что в десяти километрах от Комсомольска-на-Амуре: пробивал его сквозь тайгу санно-тракторный отряд из одного бульдозера и трактора на гусеничном ходу, в морозы и пургу, ночуя и обогреваясь у костров. Расстояние между поселком Старт и нынешним Солнечным всего полсотни с небольшим километров, но тот первый отряд пробивался почти два месяца, где взрывая, где топорами и пилами прокладывая себе дорогу.
Сначала возили все материалы и оборудование на тракторах. А когда дорогу слегка обкатали, из Старта вышла первая автоколонна в составе трех грузовиков. Одну из машин и повел тогда Степаныч, вторую Петя Арбузов, он сейчас работает на газике, начальника экспедиции возит, а третью – Иван Терняев, который и сейчас по той дороге ежедневно курсирует, доставляя в поселок технические грузы и продовольствие, нашустрился и скатывается по отрогам Мяочана к Старту за четыре-пять часов. А тогда первая автоколонна лишь на третьи сутки добралась сюда. Что было, то было. Дорога и теперь, укатанная за эти три года, прямо сказать, не радует сердце шофера. Валун на валуне, рулевое управление прямо вырывает из рук, а о переправах через Силинку да о многокилометровых болотных марях и говорить тошно. Сделаешь пару рейсов, смотаешься туда и обратно, можешь смело становиться на ремонт, подкручивай болты-гайки.
А здесь что было-то? Начинали жить с нуля, обживаться на голом месте. Таежные сопки да долины для Степаныча, конечно, не в новинку. Никто только тогда толком не знал, надолго ли они сюда забрались и как обустраиваться – строить себе временное жилье или серьезные дома, чтоб на годы жизни. Тогда еще ни буровых вышек не устанавливали, ни штолен не закладывали. Главным образом пробивали разведочные канавы. Рабочих рук не хватало, и трудились на тех канавах все – и буровики, и горнопроходчики, и слесари, и шоферы, и люди других специальностей, поскольку по их профессиям еще не было фронта работ.
Канавы пробивали вручную кайлом, кувалдой да взрывчаткой. И с кострами. Весело было смотреть, как сутками горели длинные костры. Снегу в тот год выпало много, к весне он слежался и долго не таял. Так в том глубоком снегу прорывали траншеи длиною метров до ста, а то и более, рубили поблизости сухостойные деревья, и по тем траншеям подносили к канавам дрова и жгли костры, оттаивали землю. А потом долбили ее.
