А чем выше в гору, тем больше снега. Дороги почти не видно, одна лишь просека обозначила ее направление. Легкий морозный ветер взметал снег, бросал его на вездеходный «газик». Мотор, работая из последних сил, натужно урчал, но все же метр за метром «газик» продвигался все выше и выше к перевалу. Несколько раз буксовали, тогда Вутятин и Казаковский подталкивали машину, вскакивали на ходу. Только один Степаныч молчаливо хмурился. Он злился на себя за то, что поддался начальственному уговору и повел машину. Старый водитель, поглядывая на спидометр, сердцем чувствовал, что поездка в такую погоду добром не кончится. И действительно, когда до перевала оставалось еще добрых двадцать километров, она засели в снегу окончательно, по самое днище. И – ни туда, ни сюда.
– Что, крепко засели, Степаныч? – спросил Казаковский, тяжело дыша после очередной неудачной попытки сдвинуть машину.
– Ну, – утвердительно ответил шофер, – курить можно.
– А может, еще раз попробуем? – настаивал Вутятин.
– Дык, напрасный труд, – угрюмо произнес Степаныч и, подумав, дал совет: – Возвращайтесь-ка вы пешим ходом назад, а мне сюды трактор пришлите.
Вутятин, посмотрев на перевал, который казался близким, спросил шофера:
– А если не по дороге, а напрямую, то сколько?
– Напрямую? – Степаныч прикинул. – С дюжину будет, это точна. Да там до буровой еще два. Вот и считайте, товарищи начальники.
– И только? – весело спросил ревизор.
– Дык по заснеженной тайге, – предупреждающе сказал Стеапаныч.
– Неужто не осилим, Евгений Александрович? – в голосе Вутятина слышался вызов, в молодости он не такие маршруты одолевал, а тут пустяк какой-то, дюжина километров.
Казаковский поддержал предложение шофера и предложил вернуться, мотивируя тем, что надвигается вечер, а с ним и морозная ветреная ночь. И что не стоит рисковать. Завтра с утра отправимся на тракторе.
Говоря эти слова, Казаковский критически осмотрел старшего по возрасту Вутятина. По всему видно, что он давно не ходил в дальние походы. Давно утерял нужную тренированность. Да одет он явно не для длительной ходьбы: на нем тяжелый теплый полушубок, под которым обычный городской костюм. Только одни сапоги соответствовали требованиям ходьбы.
– Эй, вы! Куры-гуси, учить меня вздумали… Да я по отрогам Сихотэ-Алиня бродил еще в те годы, когда вы под стол пешком топали, – Вутятин упрямо не отступал от своего желания, поддел вопросом. – Струсил, что ли?
– Дык не стоит рисковать по-слепому, – ответил Степаныч, задетый никчемной настырностью приезжего. – Тайга не стерпит.
– Рюкзак для меня найдется? – Вутятин вертел в руках свой тяжелый портфель, понимая, что с ним неудобно будет шагать по снежной целине.
– Всегда имеется, – Степаныч вынул свой потертый, с широкими лямками. – Подойдет?
Вутятин кивнул и, деловито засунул в рюкзак свой портфель, надел его на плечи.
– Сойдет!
– Тогда вот еще что, Андрей Данилович, подверните голенища сапог и выньте брюки, – Казаковский, привыкший к дальним пешим переходам, хотел искренне ему помочь добрым советом, и протянул шпагат. – Завяжите их веревочкой на сапогах ниже отворотов. Снег не будет забиваться в голенища, и двигаться легче.
– Клоуна из меня делаешь, да? – Вутятин остро стрельнул холодными глазами. – Здесь не цирк!
И, больше не говоря ни слова, молча, с рюкзаком на спине двинулся по кратчайшей прямой в сторону перевала, оставляя следы на снегу.
Казаковский чертыхнулся. Он хотел, как лучше, советовал от души, зная по личному опыту, что именно благодаря такой простой хитрости – когда штаны подвязаны ниже отворота на голенищах, – снег в сапоги не попадает и, главное, ткань брюк на доли сантиметра отходит от колен, создается воздушная прослойка, отчего брюки не так быстро намокают от снега. Шагать-то придется по целине! Первый снег еще сыроват, земля не остыла, а там, на ветреном перевале, к ночи он еще и покроется коркой…
– Степаныч, завтра за нами присылай трактор, – распорядился Казаковский и, поправив свой рюкзак, застегнув пуговицы походной утепленной куртки, пошел догонять ревизора.
Под ногами пухлый, чуть влажный снег. Заснеженные деревья величаво стоят вокруг. Звонкая удивительная тишина. Веселые солнечные лучи пронизывают кроны и ложатся на снегу искристо-оранжевыми бликами, вычерчивая бледно-фиолетовые тени деревьев. Легкий морозец бодрит. Дышится легко и свободно.
Вутятин, сохраняя дистанцию, весело посмеивается – мол, догоняй. Он идет впереди, быстрее, чем надо, и торопит Казаковского, подзадоривает. А снег уже почти по колено. Казаковский, глядя в спину Вутятину, где-то усомнился в своих предположениях. Может быть, от действительно хороший ходок и он зазря волнуется. Многие из управления каждую субботу выезжают на рыбалку, отправляются в тайгу на охоту…
Казаковский шел и думал о том, что зря не ликвидировал эту самую буровую еще два месяца назад, когда проводил инспекцию. Бакунин уговорил. Упросил. Дескать, он верит, что где-то рядом руда… Закрыл бы ее тогда, не пришлось бы сегодня топать к ней через перевал.
Через несколько километров непрерывной ходьбы тайга стала редеть. А снег становился все глубже и глубже. Вот он уже выше колен. До перевала еще далеко. День кончается. Впереди – вечер, а там и морозная ночь. И когда они остановились на краткий привал, Казаковский опять предложил вернуться.
– Что за малодушие, Евгений Александрович! – ответил почти с презрением Вутятин и зашагал дальше.
Но двигаться в глубоком снегу не так-то легко. Начала давать знать о себе усталость. Да и полушубок с рюкзаком – нелегкая ноша, если нет надлежащей привычки и тренированности. В тяжелом полушубке хорошо ехать, стоять на ветру, но только не двигаться, не отправляться в дальний поход по тайге. Тело в нем не дышит. Да и городской костюм мало приспособлен к походам. Спина мокрая от пота, а ноги – от сырого снега, набившегося в сапоги и растаявшего там. Шагать все труднее и труднее. Сначала надо снег раздвинуть, потом, высоко подняв ногу, сделать длинный шаг. Потом опять раздвинуть снег, и – второй шаг. И так – часами. Шаг за шагом. Однообразно и утомительно. Опоры под ногами почти никакой – такой же рыхлый снег, а не твердая земля.
– Давай по очереди, – сказал Вутятин, тяжело дыша и бессловно признаваясь, что устал. – Теперь ты шагай впереди, топчи снег.
Теперь Казаковский пошел первым. Снег все глубже и глубже. Он уже почти по пояс. Быстро вечерело. Синие холодные сумерки окутывали тайгу. Только заманчиво близко впереди светится белизной перевал. Позади – бóльшая часть пути. Прошли, одолели более десяти километров. От дороги ушли далеко. А до ближайшего жилья намного ближе, вроде бы совсем немного. Там построен домик, в котором живут горняки, проходчики канав и буровики. И гудит круглые сутки буровая. До спасительного домика их отделяли всего каких-то последних три километра, или три тысячи метров, а попросту всего-навсего шесть тысяч шагов. Обыкновенных шагов. И – перевал. Заснеженный перевал. До перевала – не больше километра.
