Боря знает: дальше все будет хорошо.
Податель сего
А вот казалось бы: ну какая же ерунда, какая же, в сущности, нелепейшая малость – коробочка с акварельными красками. И вот такие малости, такие – внешне – ерундовинки, подчас заставляют человека ступать в непонятное без абсолютного на то желания.
В коробочке с акварельными красками Алек хранил свои сбережения. Сберегались они ни на что, просто так, для уверенности. Денег там было вроде бы и немало, а вроде и не так много – как посмотреть. Меж тем Алеку минул двадцать седьмой год. А когда тебе двадцать семь, мир лежит перед тобой покорно, как добрая и сытая собака. Мир лежит перед тобой зовуще, садом расходящихся тропок: выбирай по душе. Алек же тропок не выбирал и вообще старался не думать. Работать он особо и не работал: решал контрольные по химии студентам; что года через два свелось к комплексу действий сугубо механистических, без выдумки.
По будням Алек приходил в институт, поднимался на второй этаж и вставал на привычное место. Здесь его все знали, да и он сам знал почти всех, и всё ему было привычно и знакомо. Шумность сменялась патриархальной тишиной и нечаянной гулкостью сводов; большая перемена оглашалась рокотом дальней безвекторной силы. Ширясь и набирая вес, кипучий белозубый поток плавно огибал углы. Иногда от потока кто-то отделялся и шагал вбок, на ходу доставая тетрадь и мятые деньги. Тогда Алек получал работу. Много чаще этого не происходило.
И вот в один из таких дней Алек пришел домой и захотелось ему пересчитать свои сбережения. Чего греха таить, любил он это дело. Он приставил колченогий табурет, залез на него, придерживаясь за стену; открыл антресоль. Встал на цыпочки, потянулся к коробке с елочными игрушками и гирляндами. Начал нашаривать, потея и отдуваясь от пыли, летевшей в лицо. Коробочки не было.
Алек выгреб антресоль допуста. Перетряс все коробки, разложив содержимое на полу коридора. Заводясь, стал перебирать все заново, сначала откладывая, а потом отбрасывая в сторону. Коробочки не было. Черное удушье подступило вплотную.
Алек подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу. На стекле трепетали линзочки капель. За ним, сквозь негустую листву тополей, белел опустевший двор. Дождь прочеркивал угол неба наискось. Ветер бренчал гнилой жестью карнизов и водосточных труб, рябил верхнюю воду луж. Под провисшим навесом, запрокинув лицо и утопая в маслянисто-черном руками по плечи, сосед Коля копошился под капотом автомобиля.
И вот тогда Алек все вспомнил. И вот тогда Алек все вспомнил и издал ртом горестный фотоаппаратный звук.
Он оделся и вышел на улицу, чересчур аккуратно неся тело. Коля все возился под навесом.
– Сосед, – сказал Алек и сделал шаг вперед. – Сосед. Отдай деньги.
– Какие еще? – ответил тот, скосив набок лицо и насильно корчась.
– Я тебе дрель давал. Дрель давал с коробкой. Там были, внутри.
– Не было там ничего.
Алек мочал, опустошенный. Дождь спал. Подрагивая, поднималась примятая трава. Набухшая земля парила. Мир, огромный дружелюбный мир, проваливался в затянутость паузы.
– Не отдашь?
Коля разогнулся, вытер лицо нечистой серой ветошью.
– Не было никаких денег.
– Ты машину купил, – аргументировал Алек.
– Купил и купил.
– На какие шиши?
– Скопил. Скопил и купил. Тесть добавил.
Помолчали.
– Значит, не отдашь? – утвердил Алек. – Хуже будет.
Коля шевельнул пятнистыми пальцами, тронул бугристую шею.
– Смотри, сосед. Не по-людски…
Коля молчал, сопя и надувая щеки. Тогда Алек развернулся и вышел со двора.
Он двигался, подняв плечи и поводя руками как кукла. Отповедные и проповедные слова без усилий ворочались на языке, в массе своей формируясь до убойности. Алек шел, продолжая разговор. Случайный свидетель мог услышать обрывки фраз: «всю жизнь дверями в аптеке хлопать», «Христом Богом прошу», «два часа драки» и многие другие интересные словосочетания.
В полузабытьи, не прекращая сеятелем усыпать обочину проклятиями и увещеваниями, Алек забрался довольно далеко и забрался бы и дальше, не повстречайся ему трое. То было классическое здешнее уравнение с тремя неизвестными, не имеющее ни решения, ни корней. И у Алека спросили закурить, и у него спросили прикурить, и у него спросили, почем куры в Кабарде, и у него поинтересовались, имеет ли он что-то против пацанов. Алек не имел и имел одновременно, но внешне обозначил первое и, в общем, как-то все обошлось.
Отделавшись от троицы, Алек позволил себе оглянуться и обнаружить себя в районе, известном своей неблагополучностью. Кругом кособочились низкие полусгнившие дома. Кисло пахло нищетой и неустроенностью. Опускался вечер, придавливая неспешных прохожих и косые клубы малиновой закатной пыли. Мухи чертили ленивые дуги в широкой полосе низкого света. С тенистой стороны улицы, из открытых окон первого этажа, слышался неясный гомон. Над крылечком с обломанными перильцами висела побитая вывеска «Пивбар Сакунтал». На вытертом порожке, закрыв один глаз и обернувшись хвостом, дремала грязная кошка.
– Достойный финал дня, – сказал Алек и шагнул в сыроватый полумрак помещения.
Внутри стояло с десяток столов с металлическими ножками. За ними, держась за кружки, как за штурвалы, выпивало разномастное мужичье. Под ногами шуршал нанесенный песок. Кругом валялись рыбные кости и жирные обрывки газет. За барной стойкой, склонив по-бычьи голову, смотрел исподлобья бармен.
– Сделай две, – сказал ему Алек.
Свободных столов не было. Только у дальней стены сидела одна за столом женщина лет тридцати. Стол перед ней был пуст. Она сидела, застыв, как птица, спящая на ветви. Руки лежали прямо и скорбно. С безразличным отвращением женщина смотрела вперед. Алек подсел и, оставляя дном влажный след, пододвинул ей кружку. Легкое движение прошло по широкому круглому лицу. Разгибаясь, дрогнули вялые пальцы.
– Вот житуха, – сказала женщина и медленно выпила кружку, не отрываясь.
Алек пил молча, втягивая холодное пресное пиво и ощущая его течение за ребрами.
Широко расставляя ноги, подошел один из мужиков.
– Пойдешь со мной, Оля?
– Нет такой причины, – ответила та, не поворачивая головы, и сморкнулась в угол двумя пальцами.
Мужик повернулся и вышел, ступая, как уставший конь.
– Я с отцом разругалась, уехала – сразу замуж вышла, зимой, – вдруг заговорила Ольга, утвердив взгляд на стене за Алеком. – Зимой приехала, а в августе уже жить с ним стала. Мне еще пятнадцати не было. А он на восемь лет меня старше. Так у меня мамка потом приехала туда, хотела его посадить…
