— Я приехала сегодня, — вздохнула женщина. — Утром, часов в одиннадцать. Вчера была у невестки, у матери Егора. Осталась там ночевать. Очень мне ее жалко. Мне плохо, а уж каково матери…
— Я слышала, как ночью хлопнула ваша дверь.
— А ты не ошиблась? — равнодушно спросила соседка.
Казалось, ее мало волновало, что кто-то мог беспрепятственно заходить к ней в квартиру.
— Могла ошибиться, — согласилась Таня и напоследок поинтересовалась: — Кто-нибудь знал, что Егор оставил вам коньяк?
— Если Егор кому-то не рассказал, то никто. Я никому об этом не говорила.
Почему-то Таня в этом не сомневалась.
Она поднялась, стала прощаться, Инна Ильинична ее не задерживала.
Когда Таня закрыла соседскую дверь, тревожное чувство усилилось.
Приехав накануне от Влады, Дробышев сел за компьютер, даже не поужинав, и просидел почти до утра. Фамилия арестованного ворюги-мэра недаром показалась ему знакомой, в архиве Максима Ильича информация на мэра была. Мэр свои доходы, как установил Максим Ильич, скрывал. И жена его скрывала. Впрочем, железных доказательств у журналиста не было.
Еще мэр покрывал рейдерские захваты успешных предприятий, а скорее всего, сам в них участвовал, но весомых доказательств и тут не было.
Вообще-то, сказать однозначно, что сейчас кто-то использовал архив Максима Кривицкого, было нельзя. Кое-что в Сети совпадало с архивом, чего-то недоставало, кое-что было новое. Дробышев не решился бы утверждать, что покойный журналист Кривицкий сыграл в несчастьях мэра ключевую роль.
«Убийство Егора и арест мэра едва ли связаны», — подумал Дробышев, выключая компьютер. Он решительно не понимал, зачем кому-то убивать Егора, даже если информация о деятельности мэра из архива Максима Кривицкого была использована.
Еще меньше Дробышев понимал, какого лешего он сам лезет во все это.
В результате он здорово не выспался, на работе еле соображал и, возвращаясь домой, мечтал только о том, чтобы завалиться спать.
Татьяну он увидел сразу, как только открылись двери лифта. Девушка отпирала свою дверь, обернулась, и Дробышев зачем-то шагнул к ней, а не к собственной квартире.
Вид у соседки опять был усталый, как несколько дней назад, когда он впервые ее пожалел.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Дробышев и добавил уж совершенно идиотское: — Как дела?
— Спасибо, — усмехнулась она, подумала и констатировала: — Так себе.
Больше сказать ему было нечего, но он продолжал стоять рядом с ее дверью, переминаясь с ноги на ногу. Татьяна взялась за ручку двери, замерла, отпустила ручку и повернулась к нему.
— У Инны Ильиничны пропала бутылка коньяка. Бутылку ей подарил Егор, она добавила этот коньяк в коктейль и попала в больницу. Еще у нее пропал запасной комплект ключей от двери.
— Ч-черт, — прошипел Дробышев, подтолкнул Татьяну в открытую дверь и шагнул за ней следом.
Она потянулась повесить куртку, которую держала в руках, он перехватил ее одежду, аккуратно повесил на плечики. Собственную куртку бросил на стоявший рядом стул, по-хозяйски прошел в комнату, сел в кресло.
— Инна Ильинична допускает, что ключи взяли вы. — Татьяна уселась в кресло напротив, вытянула ноги.
— Я не брал.
Мужчина со стены строго на него смотрел, Дробышев отвернулся.
— Мне ночью послышалось, что открывалась ее дверь. — Татьяна закрыла глаза, потерла пальцами веки. — А Инна Ильинична приехала только утром.
— Бутылка пропала ночью?
Сейчас глаза Татьяны казались не зелеными, а темными, и Дробышеву захотелось наклониться к ней и получше рассмотреть, какого же они цвета.
— Инна Ильинична не знает. Она только сейчас при мне заметила, что бутылка пропала.
Он задумался и спросил совсем неожиданное:
— Вы пиво пьете?
Она с удивлением на него посмотрела, пожала плечами, отчего-то нахмурилась.
— Пью. Только редко.
— Пойдемте в пивной ресторан. Там отличное мясо, а я есть хочу.
— Спасибо, — улыбнулась Таня. — Не хочется. Я устала.
Он отчего-то был уверен, что она не откажется. Ему казалось, что они связаны не только наглым убийством во дворе, но чем-то еще, неясным и непонятным. От изумления и обиды Дробышев растерялся, но тут же поднялся с кресла и потянул Татьяну за руку.
— Пойдемте! Это недалеко, и я не буду вас утомлять.
За руку он тащил ее сильно, и руку сжал сильно, и знал, что не выпустит, пока она не согласится.
Татьяна вздохнула и покорно встала, и недоумение и обида, которые только что мешали ему воспринимать мир привычно, сразу куда-то пропали.
На улице заметно потеплело, ветра почти не было, и до ресторана они шли медленно.
Год назад Дробышев часто заходил сюда с девушкой. Девушке ресторан нравился, а Дробышеву нравилась девушка. Они познакомились случайно, у выхода из супермаркета. Шел нудный мелкий дождь, у девушки не было зонта, а курточка была короткая и на вид абсолютно бесполезная. Дробышев пожалел девушку и вызвался проводить.
Потом всю прошлую зиму он считал себя почти женатым человеком. Девушка приходила к нему почти каждый вечер, и выходные они всегда проводили вместе. Она не слишком надоедала ему болтовней, не приставала, когда он садился за компьютер, не требовала подарков и могла бы стать идеальной спутницей жизни. Жаль, что им абсолютно не о чем было разговаривать.
Исчезла девушка легко и тихо, и Дробышев очень этому радовался. То есть радовался не тому, что исчезла, а тому, что исчезла абсолютно безболезненно для них обоих.
Зал оказался почти полным, но им повезло, освободился столик в углу, и негромкий шум чужих разговоров совершенно не мешал.
— Вы слышали, что арестовали очередного мэра? — наконец спросил он, когда мясо было почти доедено.
— Нет, — покачала головой Татьяна.
— Арестовали, — подтвердил он. — Я вчера посмотрел в Интернете, там много чего пишут.
— Воровство, коррупция? — улыбнулась Таня.
— Ясное дело, что воровство и коррупция.
— А доказательства в архиве брата Инны Ильиничны? — не то спросила, не то констатировала она.
— Не совсем, — осторожно сказал Дробышев. — Совпадает не все.
Она задумалась, он осторожно ее разглядывал. Ему нравилось на нее смотреть. Так бы и сидел до утра.
— В полицию не хотите сообщить?
— Влада сказала, что полиция забрала комп Егора. Сами разберутся.
Она помолчала, он тоже. Молчать с ней было легко.
— Неплохое мясо, правда? — Дробышев дожевал последний кусок, положил вилку в тарелку.
