Женщина, сама того не желая, пришла ей на помощь. Допив водку, она заскучала, грузно спрыгнула с подоконника и попыталась открыть дверь, у которой сидела Санька. Табуретка истошно заскрипела по полу. Санька вцепилась в сиденье. С минуту они молча боролись.
И это молчание, это упрямое нежелание тратить на нее слова, даже такие, как «отвали» или «подвинься», эта попытка просто сдвинуть ее с пути, как мебель, вернули Саньке должный градус ярости. Она отшвырнула женщину от двери, молниеносно выхватила из раковины жирный нож и замахнулась.
Женщина расхохоталась:
– Возьми хоть чистый!
– Для тебя в самый раз! – прорычала Санька, чувствуя, что, если та не перестанет ржать, она действительно ударит.
– Ножи-то… неточеные… хлеб не режут… – выдавила женщина между приступами смеха.
Она заходилась, повторяя, как сломанная пластинка: «Неточеные, неточеные…», – и Санька поняла, что это истерика.
Она швырнула нож обратно и рухнула на табурет. Глубоко вздохнула – и тоже рассмеялась, отгоняя наваждение:
– Да… Ну и ну… Кошмар какой-то…
– Ножи-то… неточеные…
Санька вдруг представила, как эта фраза, тысячекратно повторенная, разносится по коридорам психбольницы.
– Ладно, хватит, – холодно произнесла она, вновь обретая свободу. – Сядь, где сидела, и начнем.
Женщина скривилась, но вернулась на подоконник, а главное – перестала смеяться.
Медленно, взвешивая каждое слово, Санька задала вопрос, который вынашивала всю жизнь:
– Как получилось, что мы появились на свет?
– Хочешь узнать, как делаются дети? – ухмыльнулась та.
– Оставь при себе свое плоское чувство юмора. Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Мне нужна информация.
– Ну что, что?
– Всё. Кто вы такие? Откуда взялись? Как вас угораздило завести двух детей и не заметить этого? Кто ваши родители? Знают ли они о нас?.. Черт, как такое вообще возможно?! Ладно, он – что взять с мужчины! Но женщина…
– И зачем это?
– Ты должна только отвечать на вопросы!
– Слишком много у тебя вопросов.
– Да!
– А если я не хочу…
– Ты отсюда не выйдешь. Точка. Кончай торговаться. Ты знаешь, я в своем праве. Рано или поздно это должно было случиться.
– Вот пристала! Ну чего тебе надо? Чего?
– Ты слышала. Приступай. Ножи, конечно, неточеные. Но раз в году и палка стреляет.
– Угрожаешь?
– Хорош кобениться! Рассказать все равно придется.
– Да чего рассказывать-то? Я не понимаю! «Кто вы такие? Откуда взялись?» Марсиане, блин! Из космоса прилетели!
– Да, если бы вы были инопланетяне, или наркоманы, или алкаши, или психи, или сектанты – это бы все объясняло. Но вы обыкновенные люди. Из тех, что по улице ходят. Поэтому объяснения нет.
– Чего ты ко мне пристала? Многие вон в роддоме оставляют…
– О'кей, с этого и начнем. Почему не оставила в роддоме?
– Так это… Я в роддом не ходила. Так бы, конечно, оставила, чего уж.
– Дома, что ли, рожала?
– Ну да.
– Ты мало похожа на поклонницу домашних родов. Случайно, что ли?
– Ну. Этот нажрался и захрапел. А он спьяну так спит, иголки втыкать можно. Стало, значит, болеть все – и там, и спина. Я думала, выкидыш, обрадовалась. Я ж до последнего надеялась, что оно как-нибудь само рассосется. Пила, курила, тяжести поднимала. А начало болеть – я легла и терплю, делать-то что? Думала, сейчас перетерплю и забуду.
– Но срок-то уже был не для выкидыша. – Да кто их считал, сроки эти? Жила себе, и все.
– К гинекологу не ходила?
– Сходила один раз с задержкой. Взяла направление на аборт.
– Чего же не сделала?
– Триста рублей стоило, а стипендия семьдесят. Где взять? Этому сказала, он мимо ушей пропустил. Я еще раз. Он развернулся и в другую сторону пошел. Потом через неделю встретились на улице как ни в чем не бывало. И я поняла, что, если еще раз про это заговорю, он опять свалит. А мне не хотелось…
– Такая любовь?
– Что? Не помню. Он раньше другой был.
Веселый. С ним рядом можно было обо всем забыть, обо всех проблемах. И я так привыкла забывать, что боялась остаться одна. Одной сразу делалось страшно – куда идти, что делать? И посоветоваться не с кем. Никого у меня не было. Только он.
– А родители? Мать?
– Ха! Твое счастье, что ты с ней не знакома! Я ушла из дому в семнадцать лет, еще до того как залетела. Он меня сманил, конечно. А я и рада была сбежать. Это был настоящий концлагерь на одного: шаг влево, шаг вправо, ничего нельзя, задернуть шторы, не подходить к окну, мыть руки триста раз в день, потому что кругом микробы… Она возвращалась с работы, сдергивала с плеч белоснежный пуховый платок. И проводила под всеми шкафами и кроватями. Платок должен был остаться идеально чистым. Мыть полы входило в мои обязанности. Но как я ни старалась, закончив инспекцию, она подносила мне к носу запачканный платок… Она не разговаривала со мной. Только отдавала приказания. Когда я собирала вещи, чтобы уйти, с каким же наслаждением я ходила по квартире в грязных ботинках. Руки чесались разнести все в пух и прах. Но я не решилась. До сих пор холодею, увидев кого-нибудь в таком же старорежимном малиновом пальто. Больницу, где она работает, обхожу за квартал. Хотя за эти годы она не сделала ни одной попытки найти меня или хотя бы узнать, что со мной стало. Единственная ее реакция была – сменить замок. Через месяц он уговорил меня наведаться туда за деньгами, но ключ уже не подошел…
– А отец?
– Что ты! Кто бы уцелел с ней рядом?! Я ничего о нем не знаю. Фамилия у меня ее, отчество, боюсь, тоже.
– Как?
– Александровна. И она – Александра.
– Значит, Полторы Ноги назвал меня родовым именем, сам того не зная.
– Ну почему же. Ее весь город знает. Она уже полвека главврач в областной больнице.
– Жива?
– В газетах бы написали…
Они помолчали.
– У тебя еще выпить есть?
– Нет.
– Тогда рассказ окончен.
Санька вдруг почувствовала такую нечеловеческую усталость, что ее неудержимо потянуло лечь прямо тут, на грязном полу, вжаться щекой в черствые хлебные крошки и уснуть. И никогда не просыпаться.
«Если ад есть, то он таков», – подумала она, вставая.
Медленно, медленно, на чужих ногах, по темному коридору, нащупать замок, вывалиться на волю, никогда не вспоминать. Наверное, я смогу этому радоваться. Когда-нибудь. Не сейчас. Дойти бы до остановки. В трамвае поспать.
