– Что ты, дурочка, что ты! Я очень рада за тебя, прости. Хоть у кого-то из нас все должно сложиться! Обязательно! А то, если мы обе пропадем, то-то им будет радость! Нет-нет, живи и расти, радуйся и радуй, шей своих медведей, утешай детей, гуляй по лесу… Ты все делаешь правильно, ты обязательно должна быть! – Санька рывком обняла сестру, будто швырнула себя в это объятие, и, резко отвернувшись, побежала прочь.
– Мы же собирались в кафе, отметить, – растерянно окликнул Алеша.
Но она, не оборачиваясь, замахала руками и припустила еще быстрей. До детей оставалось сорок минут, а ей надо было снова собрать себя по кусочкам.
– Нет, стоп! – выдохнула Санька, добежав до ограды садика и вцепившись в ржавые прутья, как узник в тюремную решетку. – Неужели я разбилась оттого, что самому близкому человеку впервые в жизни полегчало?! Да, именно! То есть от зависти! Это совсем никуда, это конец… Нет, нет, нет! Я не сдамся!.. Так, добрые ангелы, давайте, у нас полчаса: что мне делать?
И ответ пришел раньше, чем она успела договорить:
– То, от чего бежишь.
Санька зло засмеялась, расцепила пальцы, на которых остались кусочки старой краски, рванула калитку и, усевшись на бортик песочницы, яростно застрочила на обороте рекламной листовки: «Я мечтаю: объехать весь мир. Рисовать каждый день! Чтоб у мальчиков был отец, а у меня муж… Полюбить и, как Амели, нестись на мотоцикле, держа мужа плечи…»
– А Петька меня укусил!
– А Пашка – предатель и ябеда! – закричали ей в оба уха внезапно набежавшие мальчишки.
– Ладно, можно и без мотоцикла, – рассмеялась Санька, комкая бумажку и сгребая в охапку детей.
– Нет, с мотоциклом! – заныл Петька, высвобождаясь.
– И я хочу! – радостно присоединился Пашка, душа ее в объятьях. – Ты купила мотоцикл?
– Все бы вам покупать, купцы несчастные!
– Не купила-а-а… – пустил слезу Петька.
– Нет, не купила… Но – заказала!
– Когда? Завтра?
– Не знаю. Надо подождать, – хитро улыбнулась Санька, с удивлением чувствуя, что тоска не только не набрасывается на нее, но, наоборот, отступает.
– А что мы будем делать сегодня?
– Разумеется, пойдем в кафе! Даже побежим! Догоняйте!
– А помнишь того клоуна? Я грустила, что Санька с нами не пошла, и стеснялась, и от всего отказывалась, потому что дорого… И вдруг он подошел к нам с каким-то простым фокусом. Толстый, усталый, в мешковатых штанах, в ботинках на босу ногу. И мне стало его очень-очень жалко. И Саньку мою несчастную. И мальчишек. И Алексея Степановича… От клоуна тоже пахло вином, и фокус все не получался. И у меня слезы сами потекли, а я боялась их вытирать, чтобы ты не заметил и не расстроился, что я плачу в такой счастливый день… Но ты конечно же заметил.
И дальше – все опять случилось само собой, как бы совсем без его участия, хотя он и был главным действующим лицом. Жестами Алеша попросил у клоуна красный нос, нацепил, раскланялся – и понеслось…
Он вдруг вспомнил, что в школе провел десять лет в амплуа классного шута. И неожиданно вновь поймал это пьянящее состояние легкой придури, наигрыша и полной раскованности, которую дает любой преображающий атрибут, будь то поролоновый шарик на резинке или тетрадный листок с двумя дырками…
Краем глаза он видел, как меняется ее лицо – от изумления к восторгу, – и это поднимало над землей. Тогда он впервые услышал, как смеется его любимая. И это был самый печальный звук на свете. Она смеялась неловко, неумело, словно делала это украдкой или в первый раз.
Клоун – мастерство не пропьешь! – довольно легко ему подыграл, перестроился, а потом даже вошел во вкус, проснулся и сам развеселился.
Когда в кафе ворвались Санька с мальчишками, Алеша стоял на стуле, завернутый в белую скатерть, и ловил в стакан метаемые клоуном кусочки сахара.
– Я тоже хочу! – пронзительно закричал Петька.
– И мне! И мне! – бросился вдогонку Пашка.
Тут наконец официант захлопнул рот и ринулся наводить порядок.
Через полчаса пожилой дядька, почти неузнаваемый без грима, подошел к их столику и положил перед Алешей завернутый в салфетку красный нос:
– Примите скромный дар, коллега. Как говорится, победителю-ученику. Думаю, вам пригодится. У вас талант. Советую отнестись серьезно.
– Серьезно? Вы шутите?! – рассмеялся Алеша. – В цирковое училище поступить на старости лет?
Клоун изобразил лицом нечто непереводимое, что можно было расценивать как любой вариант ответа, и, громко шаркая ногами, побрел к выходу. Два грязно-белых крыла, криво прицепленные к его сутулой спине неудачника, волочились по полу, сметая ресторанный сор.
– Мам, смотри, это ангел был, – завороженно сказал Петька.
– А мы его даже не угостили, – вздохнула Санька, вытирая мороженое, капающее с Пашкиных локтей.
– Дядя Ангел, хочешь аскорбинку? – позвал Пашка. – Мам, почему он не говорит?
– Наверное, не хочет.
– А я хочу! Дай!
– И я! И мне!
– Нет, мне!
– Господи, какие тут ангелы, когда целыми днями только «дай» да «хочу»! Нате, лопайте, только не калечьте друг друга!
Глава седьмая
Пропасть
На Благовещение в город вернулись чайки. Их резкие голоса, казалось, раздвинули незримые границы существования, разомкнули замкнутый круг будней. Они кричали тревожно и протяжно, будто кружили не над убогими улицами с оттаявшим зимним мусором, а над спокойной бесконечностью волн. И сердце наполнялось радостной тоской и предвкушением, словно за серыми городскими стенами, знакомыми до последней трещины, действительно лежало море. Моря, океаны, горы и водопады, весь огромный и недоступный, как другая планета, земной шар. А ведь так оно, по сути, и было.
Жизнь звала и обещала, как всегда по весне. Но в этот раз обещание казалось Саньке каким-то до невозможности внятным, будто все уже готово и ждет за поворотом, стоит только шагнуть.
Она просыпалась ночью и вместо привычного ужаса выживания испытывала легкий, похожий на щекотку страх, что приоткрывшаяся дверь захлопнется раньше, чем она догадается, как туда войти.
«Что-то изменилось. Хотя внешне все осталось прежним. Но откуда-то взялась надежда. Прилетела в город вместе с чайками. Я чувствую ее присутствие как новый, еле уловимый привкус во всем. И я боюсь не того, что она меня обманет, а что я ее обману. Проморгаю, не смогу решиться.
Ищу ответ, а он тут, всегда тут. И я его знаю. Но безумно боюсь. Ну, давай же, хотя бы скажи это себе… Да, пока я считаю, что заслуживаю самого худшего, ничего мало-мальски хорошего со мной случиться не может… Да, разгрести завалы, стать целой… Да, принять себя… Вместе с пропастью… Да, поговорить с теми, хотя бы с той… Нет-нет-нет, ни за что на свете, никогда, нет!»
