Потом ужинает на веранде и долго сидит еще… Звездная ночь, луна. Братец, возможно, сидел здесь тоже, они разговаривали, а потом шли спать…
Андрей невольно сжал кулаки.
* * *
…Как и предсказывал Кирилл, никакого шума не было. Когда Андрей вечером вернулся домой, у подъезда стояла «Скорая помощь» и кучка любопытствующих соседей. Они молча расступились, пропуская его. Он ощутил на себе их взгляды. Шепоток ударил в спину, но не обличающий, а, наоборот, сочувствующий.
Теща бросилась ему на шею, заголосив дурным голосом:
– Андрюшенька, горе-то какое! Людочка наша…
Она захлебнулась от рыданий. Он неловко обнял ее, заботливо усадил в кресло. Повернулся к тестю – что? Тот, сильно взяв его за локоть, повел в спальню. Людмила лежала в постели, в розовой ночной рубашке, расшитой мелким жемчугом, причесанная. Лицо ее было серым в голубизну и очень спокойным.
Это был трудный момент для Андрея, он собрался, как перед прыжком в воду.
– Господи! – вскричал, бросаясь к жене. – Что случилось? Людочка! – Он схватил руку жены, отметив ее холодность и вялость, рухнул на кровать рядом с ней. – Что… что случилось? – с трудом повторял снова и снова, ошеломленный, заикаясь, видя себя со стороны и одергивая за излишний драматизм. «Все в меру, – повторял он мысленно. – Все в меру, не суетись…»
– Людочка… утонула в ванне… – с трудом выговорил тесть. – Я пришел, как чувствовал, звонил, а она не отвечала… открыл дверь своим ключом, а она… там… – Он всхлипнул. Андрей, сочувствуя, обнял его за плечи. – Если бы на минуту раньше, – простонал тесть. – На минуточку… свечи еще горели…
Андрей содрогнулся, представив, как тесть сначала звонит в дверь, потом открывает своим ключом и застает… вид на Мадрид. Он с любопытством спросил себя, а что бы он сделал в этом случае? Отправил бы папашу вслед за дочкой? Видимо, так, деваться-то ему было некуда! А Кирилл, оценив содеянное, убил бы его, Андрея, потому проще было бы его убить, чем затирать следы двойного убийства. И кончился бы сверхчеловек, финита ля комедия! Из-за дурацкой случайности, из-за каких-нибудь десяти-пятнадцати минут…
…Людмила лежала в белой пене кружев, усыпанная белыми лилиями, горели свечи в массивных серебряных шандалах, такие же, как на виденной им когда-то картинке. С той разницей, что «мысленная» картинка была черно-белой, а эта – цветной. Так же горели удушливые ароматические свечи, распространяя запахи сандала и ванили, их сине-красные огоньки легко подрагивали на сквознячке. Запах свечей, приторный запах парниковых белых лилий и духов смешивались в гремучую тошнотворную смесь, от которой слезились глаза…
* * *
…Он постучал в дверь – звонка не было, что взять с деревни! Тишина была ему ответом. Удивительная, гудящая от пчел и звенящая едва слышно от разомлевшей на солнце томной зелени тишина стояла вокруг. Он окунулся в нее, как в теплую прозрачную воду небыстрой речки. Подергал ручку, надеясь, что незаперто. Но дверь была заперта. Он уселся в плетеное кресло, вытянул ноги. Задремал, кажется. А хозяйки все не было. Ему пришло в голову, что Лара могла уехать. Взгляд его упал на ведро с водой у веранды, куда насыпались белые облетевшие лепестки цветов, старые вьетнамки у ступенек, голубую заколку для волос с выщербленными блестящими стеклышками на перилах веранды, и он понял, что она здесь, дома, никуда не уехала и сейчас вернется. Нужно только дождаться. Он испытывал странное волнение при мысли, что она спешит домой, что она уже где-то рядом, вот сейчас откроет калитку, пробежит по дорожке и остановится, пораженная, увидев его. Обрадуется? Вспыхнет как тогда, в церкви? Губы дрогнут и глаза потемнеют, станут васильково-синими?
Все эти вопросы были не нужны, они были досужими и никак не согласовывались с целью его прихода. Он пришел не к Ларе, то есть не к ней ради нее самой, а исключительно для того, чтобы ухватить след беглого братца. По делу пришел – так он себе положил. Он вывернет ее наизнанку, он вытянет из нее то, о чем она сама не подозревает. Мысль о том, что он узнает подробности их отношений, возбуждала в нем странное болезненное любопытство. Он решил бы, что это очень похоже на ревность, если бы не придавил в зародыше мысль о Ларе как о женщине, могущей понравиться. Она не в его вкусе, это просто смешно, деревенская… баба! «Баба», конечно, не в масть, пусть будет «девушка»…
Деревенская девушка, о господи! Тупое существо с косой до пояса и распевным голосом. С руками, не знающими маникюра. С простецкой… Взгляд его упал на голубую заколку с блестящими камешками, из которых не хватало доброй половины, забытую на перилах. Простецкая дешевка, ширпотреб! Он схватил заколку, понюхал. Она пахла теплой пластмассой. Он сунул ее в карман.
Андрей издевался над Ларой, не понимая, зачем он это делает. Настроение его портилось с каждой минутой. Наконец он поднялся и пошел со двора. У калитки в лицо ему ткнулся высокой стебель с синими цветами на верхушке, он зло отпихнул его рукой…
…Он бродил по раскаленному городу, убивая время, решая, что делать дальше. К Ларе он вернется под вечер.
Он завтракал рано утром, выпил лишь кофе, но голода не испытывал – видимо, из-за жары. А пить хотелось. Он купил кружку пива в летнем «стоячем» ресторанчике под полосатым сине-белым тентом, отошел к дальнему столику и уже собирался пригубить, как вдруг кто-то изо всей силы приложил его по спине. Рука Андрея дрогнула, пиво выплеснулось из кружки. Он в бешенстве обернулся.
Незнакомый мужчина, разведя руки в стороны, собирался заключить его в объятия.
– Господин Мессир! – кричал он при этом радостно сипловатым голосом курильщика и пьяницы со стажем. – Сколько лет, сколько зим! Глазам своим не верю, смотрю – это же уму непостижимо, господин Мессир собственной персоной! А Данька тоже вернулся? Мерзавец, даже не позвонил! Где же он?
Мужчина бросился на шею Андрею, с удовольствием по обычаю облобызал троекратно в щеки. От него изрядно несло перегаром и табаком. Андрей вытер лицо рукой. Молча смотрел на незнакомца. Тот, не смущенный сдержанным приемом, частил:
– Это же надо же! Иду себе, ничего такого в голове не держу, думаю, с кем бы… это самое… и ни души нигде, как вымерли все, чертова жара, и тут вдруг вы! Друг сердечный Карл Мессир собственной персоной! Надеюсь, вы меня помните? Могу представиться еще раз по всем правилам этикета. Петр Петрович Трембач, прошу любить и жаловать. Для друзей Петр, можно Петя. Старинный друг и соратник Данилы Галицкого, с младых ногтей вместе, так сказать… Данька по причине таланта подался в лицедеи, а ваш покорный слуга определился по педагогическому делу в силу склонности к точным наукам.
Андрей с интересом рассматривал Петю Трембача. Был это небольшой тощий человек лет сорока с гаком, проспиртованный и прокуренный насквозь, не лишенный своеобразного изящества, с бросающейся в глаза склонностью к риторике. Последнее было как нельзя кстати, так как Андрей продолжал молчать, что, видимо, нисколько не смущало нового знакомого. Он с удовольствием говорил сам, намаявшись без собеседника в вымершем от жары городе.
