О том, что должен был позвонить девушкам, он вспомнил поздно вечером. Достал телефон, начал было набирать номер Риты, но передумал. Не было у него желания общаться ни с кем…
Утром он улетел домой.
Согласно легенде, он летал в Сибирь, получив телеграмму от жены старинного друга, попавшего в тяжелую аварию. Люди Серого Кардинала обеспечивали прикрытие – телеграмма была подлинная, авиабилеты тоже. Андрей не удивился бы, если бы узнал, что в Томск с его документами улетел один из людей Кардинала. Людмила, подозрительная после той истории с исчезновением, надула губы, и он предложил ей лететь вместе, прекрасно зная, что она ни за что не согласится. Так оно и вышло.
Самолет из Вены прилетал утром, а из Томска вечером, и Андрею нужно было провести где-то часов шесть, стараясь не попасться на глаза никому из знакомых. «Горят на мелочах, – инструктировал его подручный Кардинала, человек по имени Кирилл. – Никакой самодеятельности и экспромтов, ни малейшего отступления от намеченной версии…»
Предполагалось, что он проведет эти несколько часов в квартире вышеупомянутого инструктора – тот должен был забрать его из аэропорта. Но самолет из Вены прилетел раньше, и Андрей разминулся с ним. Он посидел в ресторане, поминутно взглядывая на часы. Потом решительно поднялся и поехал домой, решив, что выдумает что-нибудь достоверное по дороге.
Он отпер дверь своим ключом. В квартире стояла тишина. Сын был, видимо, у родителей жены. Сначала ему показалось, что дома никого нет. Потом он услышал тихую музыку. Пошел на звук. Людмила принимала ванну. Она часами лежала в теплой воде, в белой рыхлой пене, соорудив на голове воронье гнездо из пышных русых волос. При свечах, источавших удушливые восточные ароматы ванили и сандала, непременно под классическую музыку, что-нибудь из Вивальди или Моцарта. Она лежала, закрыв глаза, и Андрей вспомнил свое видение – Людмила в гробу, в белых кружевах и лилиях. Он стоял на пороге ванной комнаты, чувствуя, как нарастает в нем привычное раздражение. Людмила пила коньяк – бутылка, почти пустая, стояла на полу рядом, пустой бокал на краю ванны. Бледное, лоснящееся от крема лицо… Он смотрел на это лицо, и ни одна, самая ничтожная деталь не ускользала от его взгляда. Он впервые заметил, что Людмила постарела – углубились складки от крыльев носа к кончикам губ, набрякли мешки под глазами. Кожа бледная, нездоровая – сказывается, видимо, привычка к алкоголю. Он не привык видеть ее без грима, а может, никогда особенно и не присматривался. Праздная немолодая никчемная баба, ни дня в жизни не работавшая, вериги на его шее, мельничный жернов, привязанный к ногам, тяжелый, ненавистный крест…
Он был несправедлив. Людмила была его выигрышным лотерейным билетом, он добивался ее, пуская в ход все свое обаяние и умение нравиться, но сейчас ему уже казалось, что и без нее он добился бы, чего хотел. Возможно, в глубине души он испытывал стыд именно из-за того, что добился всего не сам, а через нее, как тысячи других искателей фортуны, и теперь должен быть благодарен по гроб жизни.
Он стоял на пороге ванной комнаты и смотрел на лицо жены, чужое, некрасивое, и наливался злобой и чем-то похожим на отчаяние. Мысль о том, что с ней нужно будет разговаривать, врать о поездке и несуществующем сибирском товарище, притворяться, была ему невыносима. Больше всего ему хотелось улечься в постель и провалиться в сон без сновидений.
Людмила вдруг открыла глаза, взглянула в упор на мужа. Взгляд ее был осмыслен и ничем не напоминал взгляд человека, которого застали врасплох. В этом взгляде не было ни тепла, ни радости, он бы тяжел и злобен. Она молча смотрела на мужа, и рот ее расплывался в неприятной усмешке. Андрей напрягся, не понимая, что происходит. Жена почему-то не радовалась его приезду, что-то произошло, пока его не было. Что? Никаких тайных писем или других свидетельств его неверности не существовало, он был ей верен. Относительно верен, случайные женщины не в счет. Что же произошло? Он был чуток, у него была развита интуиция. Он понял внезапно – жена знает, что он был в Австрии! Неизвестно откуда, как, но знает. Возможно, его видели общие знакомые. Черт! Придется выкручиваться…
Андрей не торопился начинать – пусть выскажется первая. Людмила не выдержала, она рвалась в бой, полная обиды.
– Как твой сибирский друг? – спросила она ядовито. – Умер?
– Пока жив, – ответил он сдержанно. – Как ты?
– Прекрасно! – ответила она с вызовом. – Лучше не бывает! Как, ты говорил, называется город, где он живет?
Точно, знает, подумал Андрей, ухмыляясь внутренне. Пылает праведным гневом, хочет насладиться его унижением, играет, как кошка с мышью. В мастерстве интриги Людмиле было далеко до мужа. Оскорбленная, она представляла себе сцену иначе – она обвиняет, он, на коленях, оправдывается.
– Томск, – ответил он спокойно. – Город, где живет мой друг, называется Томск. Приходилось бывать?
Это походило на издевку. Людмила вспыхнула как порох.
– Ты! – вскрикнула она. – Подонок! Я все знаю! Я знаю, где ты был! – Она смахнула в ванну бокал с недопитым коньяком, даже не заметив.
– Где же? – спросил он, поддразнивая ее, чувствуя, как от ненависти перехватило горло. – Где же, по-твоему, я был?
– В Вене! – выпалила она. – С бабой!
– Неужели? Откуда такие подробности?
– Тебя увидела Милочка Ганесян и тут же мне позвонила!
– Она обозналась, твоя Милочка, я не был в Вене, – отвечал он с усмешкой, которая говорила об обратном. – «С бабой»! – передразнил он. – Выбирай выражения, следи за речью. Ты же интеллигентная женщина, у тебя диплом о высшем образовании… – Его несло, он не мог остановиться. Впервые он не притворялся с ней, открыто издеваясь, опьяняясь чувством свободы, ему хотелось смеяться.
– Сволочь! – взвизгнула жена, рывком садясь в ванне. Клочья пены полетели на пол. – Ты… ты… как ты смеешь? Милочка видела тебя совсем близко, она слышала, о чем вы говорили!
– Милочка? – Он нахмурился. – Не заметил никакой Милочки. Неужели ты ей веришь? Она просто завидует твоему счастью.
– Вы держались за руки, в церкви! – выкрикнула Людмила. Лицо ее некрасиво перекосилось. – А потом ты обнял ее за плечи!
Странно, подумал Андрей, неужели… обнял? Обнял, внезапно вспомнил он. На выходе, где толпились люди. Обнял, защищая. Надо же, совсем забыл.
– А что мы еще делали в церкви? – спросил он. – Молились?
– Ты сказал, что едешь к другу, я, дура, тебе поверила, сочувствовала, хотела с тобой, а ты устраиваешь себе прогулки с бабой! Ты везешь ее в Вену! Милочка говорит, некрасивая, простая, никакая! Никого получше не нашел? После всего, что я для тебя сделала! Что папа для тебя сделал! Это твоя благодарность? С бабой в Вену! Ненавижу! Ты… Со мной ты никуда не хочешь! А с ней в Вену! Что ж ты ее хотя бы не приодел прилично? Милочка говорит, как торговка с базара! Ни стыда ни совести! Погоди, папа узнает! Кто она?
Людмила смешала в кучу все, очень по-женски, и его неблагодарность, и презрение к ничтожной сопернице за ее простоту и неприличную одежду – казалось бы, о чем беспокоиться, раз ничтожная? Но ревность иррациональна, тут проходит даже дурацкий ядовитый вопрос – почему не приодел прилично? Как будто ей стало бы от этого легче!
