– Что черные георгины? – не понимает Рита.
– Он на них и внимания не обратил, ему помидоры понравились! Помидоры, а не георгины! Чувствуешь разницу?
– Как не заметил? Он же сказал…
– Он соврал, он ничего не помнит! Он не помнит, как расспрашивал меня про карликовые помидоры, как удивлялся… Он никогда не видел их раньше, был как ребенок… И забыл! Представляешь? Он же совсем чужой! – Лара почти кричит, от ее обычной сдержанности не остается и следа.
– Совсем как Мауго, – тоже принимается плакать Рита. – Тоже ничего не помнит. Сегодня заскочил в музей, дело у него было. Выпили кофе, а потом он говорит, позвоню, надо бы сбежаться, напомни телефон… Представляешь? Он забыл мой телефон!
Они плачут обе, в унисон, шмыгая носами, полные горя. Рита вытирает слезы носовым платком, Лара принесла из кухни салфетку для себя.
– Ладно, – наконец подводит черту Рита и решительно сморкается. – Кончай наводнение. Я давно подозревала, что мы с ними настолько разные, что никаких точек соприкосновения, кроме физиологических, у нас нет и быть не может. Всякая духовная близость, взаимопонимание и тому подобные вредные выдумки суть фигня, одна фигня и всяческая фигня. Тянет трахаться – есть духовность, не тянет – нету. Вот тебе и вся философия, и великая тайна. Давай лучше чай пить, старушка! Я в ресторане так ничего и не съела, настроения не было, а сейчас вдруг оголодала… как волк! У меня в холодильнике остатки орехового торта, а хочешь, можно омлет сделать? Меня Мауго научил…
– Я тоже как… волк. Не надо омлета, – отвечает Лара поспешно, опасаясь новых слез. – Хватит торта!
– Жизнь продолжается, – продолжает Рита, тяжело поднимаясь с дивана. – Придете послезавтра ко мне в музей, рассмотрим его поближе, а то и спросим, почему сбежал втихаря. За все спросим. Ничего хоть не спер?
Лара невольно рассмеялась, покачала головой – ничего.
– А ведь запросто мог, – говорит Рита. – Какой-нибудь селекционный цветной горошек! Тем более что с собакой сторожа… как ее? Жулька? он так крепко подружился…
* * *
Расставшись с девушками, Андрей Липатов неторопливо побрел домой. Он жил не в гостинице, а на квартире, снятой для него людьми Серого Кардинала, у которого все и везде было схвачено. Этот человек назвался при встрече Василием Петровичем, но Андрей по старой памяти называл его Серым Кардиналом. Встреча с подругой Андрея Калмыкова в планы его не входила и явилась полной неожиданностью. Более того, она была некстати. От усилий «соответствовать» и не ляпнуть лишнего у него даже разболелась голова. Странная история – наткнуться на женщину брата здесь, в чужой стране, совпасть с ней во времени и пространстве! Один шанс из тысячи, даже из миллиона. Он ведь не собирался заходить в эту церковь, но словно что-то подтолкнуло его к черному арочному входу, из которого тянуло холодом и запахом горящих свечей… Судьба? Та самая, которая столкнула его с братом? Шустрая, с маленькими рожками? Андрей даже рассмеялся, представив себе эту судьбу – существо быстрое, неуловимое, с лукавой мордочкой, почему-то мохнатой, и распяленным в каверзной улыбке ртом.
Квартира, где он жил, находилась на главной торговой улице города – Марияхильферштрассе, в мезонине дома под номером тринадцать, что Андрей счел добрым предзнаменованием. Дом был построен еще в начале прошлого века и разукрашен декоративными балкончиками, цветочными гирляндами, геральдическими щитами и медальонами.
Он вошел в небольшой вестибюль квартиры, сплошь отделанный темно-серым мрамором, уже не впервые подумал – мрамор тут у них, видимо, дешев. Включил свет. Квартира была поразительно красива – музей, а не квартира. Настоящая старая венская квартира, сказал смотритель, вручая ему ключи. Две большие комнаты – гостиная и спальня, потолки под четыре метра, высокие окна и прекрасный паркет. Был еще камин с ажурной решеткой и мраморной доской. Здесь мрамор был кроваво-красный с серыми прожилками.
Обстановка гостиной была скупа – громадный коричневый кожаный диван с парой гобеленовых подушек, стеклянный столик на колесах и большой телевизор в углу. На полу – желтый ковер. Хрустальная люстра на потолке. И больше ничего – ни книги, ни безделушки, ни цветка – стерильно, пусто. В спальне стояла громадная жесткая кровать, которую Андрей за величину окрестил императорской, ночной столик с лампой под желтым абажуром, длинная скамья в изножье.
Печальное ощущение пустоты и необжитости…
Он разделся в спальне и походил нагишом, не стесняясь незадернутых штор. Достал из стенного шкафа халат и отправился в ванную. Бросил халат на край ванны, открутил сверкающие золотом краны, присел, ожидая, пока наберется вода. Ванна была необычная и, разумеется, тоже мраморная – черная на сей раз, круглая, в виде ракушки – небольшой плавательный бассейн-джакузи, а не ванна.
Кажется, он задремал, лежа в теплой воде. Тело стало невесомым, мысли исчезли, и невнятный сон забрезжил. Сначала летающие беспорядочно разноцветные пятна, а потом и смысл проступил. Он увидел высокое арочное окно-витраж с желтыми, лиловыми и бледно-красными шестигранными стеклами, а в середине – женщину в голубом платье с венком на голове. Она смотрела ему в глаза так печально, так горько, что прямо душа выворачивалась. Он понял, что знает ее – это была Лара. Лара вдруг шевельнулась, шагнула из витражного рисунка и пошла-полетела на него. Он не успел посторониться, но этого и не требовалось – она с легкостью прошла сквозь него, только сквознячком дунуло, и стала удаляться. Он хотел протянуть руку, чтобы удержать ее, но рука сделалась каменно-тяжелой и не поднималась. И вообще, весь он словно превратился в камень, в статую командора, и прирос к полу – стоял, пошевелиться не мог, смотрел ей вслед потерянно, а она медленно удалялась и, перед тем как исчезнуть совсем, оглянулась. И столько сожаления было в ее глазах, такие безнадежность и горечь, что он содрогнулся. И в тот же миг пол под ним исчез, как и не было, открылся черный провал, и ледяным холодом повеяло. Он закричал отчаянно и полетел вниз…
Андрей очнулся от собственного крика и не сразу понял, где находится. Вода в ванне остыла, его залихорадило. Отчаянное собственное «а-а-а» еще стояло в ушах. Он открутил кран с горячей водой, включил душ. Стоял, сотрясаемый крупной дрожью, под обжигающими струями, согреваясь и приходя в себя. Остервенело, до боли, растерся полотенцем. Потом нагой отправился на кухню, включил кофеварку. Но кофе пить не стал, заварил ромашковый чай – нашел непочатую коробку в стенном шкафчике. Взглянул на часы на стене – они показывали полночь. От сна осталось чувство беспокойства, непонятной тоски и недоумения. Он вдруг поймал себя на мысли, что ничего не хочет, что завтрашний «экзамен на зрелость», ожидаемый ранее с нетерпением и азартом, внушает ему отвращение, и больше всего на свете ему хочется одеться, собрать барахло, закрыть за собой дверь и выйти на ночную улицу. Бросить ключ в водосточную канаву и подозвать такси…
Глава 11
Рубикон
(Заключение)
«Миг истины», «час зеро», «откровение», «час расплаты»… Эта «падкая на сенсации буржуазная пресса», как принято было писать когда-то, эти досужие журналисты еще и не то придумают, чтобы пробудить любопытство в эмоциональных импотентах – потребителях новостной продукции, воспитанных на «крутых» репортажах и «крутых» картинках. А один написал даже «событие века» – новичок, наверное. Старые волки знают, что «события века» всегда впереди, и стараются держаться в стилистико-этических рамках, что дается с известным трудом.
