– Хотелось бы знать, на основании каких источников сделаны эти сомнительные выводы? Насколько нам известно, – он оглядел своих советских товарищей, – все архивы Локотьской республики, к нашему общему глубокому сожалению, сгорели в огне войны. Короче говоря, тю-тю.
Он заерзал, не понимая, куда тот клонит: «Архивы?.. Какие могут быть архивы, если самой республики не было?!»
Самое удивительное, Ганса обрадовал вопрос:
– Так считалось. До последнего времени. Но произошла ошибка. Материалы, включая свидетельские показания выживших, попали в блокадный фонд. Я наткнулся случайно, когда занимался блокадной темой. – Ганс перечислял какие-то буквы и цифры, как будто тоже составлял шифровку, вот только непонятно – кому.
«Странно у них тут устроено. Студенты в архивах роются… документы разыскивают, – он думал тревожно. – Вот сволочь! Морду ему набью!»
Набей, набей, – внутренняя наружка не замедлила. – Обидится, да с денежками-то с твоими – тю-тю!
«Когда речь идет о чести страны… – он вдохнул поглубже, понимая: этот, затаившийся внутри, прав. Честь честью, а заработка жалко. – Уж если профессора с доцентами не возникают…»
Сойдя с кафедры, Ганс уселся в первый ряд – к своим. Еще два доклада – в программке значились три, но один, слава богу, исключили – он выслушал невнимательно. Ждал кофейного перерыва, чтобы предпринять вторую попытку. «Если этот, новист, снова не помешает…»
Последнего докладчика проводили жидкими хлопками. Он двинулся к выходу, не упуская из виду Нагого, который вел седовласого члена советской делегации под локоток. Рядом с дубовым костюмом двубортный профессорский пиджачок гляделся особенно элегантно. «И ведь не подумаешь, – он хихикнул, – что под брюками семейные трусы».
По лицу руководителя делегации блуждала неверная улыбка: загоралась и снова гасла, будто ее то включали, то выключали изнутри. Удалось подслушать всего одну, да и то нем-русскую фразу: «Короче, до послезавтрева», – и ответ седовласого: «Да я-то чо. Не маленький. Сам гляди».
Сердце упало: «Всё. Завтра его не будет… – с тем большей решимостью пристроился им в хвост. Счастливо избежав оклика Ганса – этот певец коллаборационизма замешкался в аудитории, беседуя с пожилым преподавателем. – Не иначе, научник его. Такая же, небось, сволочь», – он влился в общий поток.
Участники конференции толпились вокруг столов. К печенью и пирогам, от которых вчера остались одни пустые корки, устроители добавили бутерброды с красной рыбой и твердокопченой колбасой.
Он потянулся за бутербродом: и не припомнить, когда в последний раз пробовал эдакие деликатесы, хотя, если разобраться, красную рыбу ловят в наших советских реках. Вера говорила, в нынешнем году рекордные показатели. Люба злилась: ага, рекордные, но почему-то только для вас. «Я же сто раз предлагала, – Вера обращалась к маме, – но она, – кивала на Любу, – ни в какую!» Люба срывалась, орала злым, придушенным шепотом: сами жрите свои пайки! Вот когда народ будет питаться твердой колбасой и красной рыбой…
Проглотил и даже не распробовал. Только раздразнил нутро. «Возьму еще один, что тут такого, – стараясь побороть робость, нашел оправдание, – а с колбасой не стану, – тут-то и обратил внимание: профессор Нагой хрустит печеньем, причем с удовольствием. Отдернул протянутую было руку. Стало неловко за свою позорную несдержанность: – А я-то, я… Деликатесами соблазнился».
– Классно вы ему врезали, будет знать, гаденыш! – провинциальный доцент обращался к седовласому.
– На что только не идут, лишь бы опорочить нас, русских, – третий член делегации, похожий на престарелого мальчугана, внимательно жевал колбасу.
– Да чо с них возьмешь, с фашистов! – седовласый облизнул губы и потянулся к общей тарелке. Ловкое движение пальцев, и на месте бутерброда оказался пустой хлебный кусок.
«Что это он?.. Да как же так можно…»
– Но статеечку тиснуть надо. Как говорится, дружба дружбой, а правда – врозь… – рука седовласого снова тянулась к тарелке. Еще одно ловкое движение не оставило сомнений: руководитель советской делегации ест одну голую колбасу.
– В «Историческом вестнике» напечатаю, – провинциальный доцент налил себе кофе, – как говорится, наш отпор клеветникам.
– А возьмут? – мальчуган-перестарок спросил озабоченно. – У меня прошлый раз завернули…
– Значит, где-то не дотянули. У меня всегда берут, – провинциальный доцент парировал с достоинством и обтер лоснящийся колбасным жиром рот.
Присмотревшись, он понял: эти двое действуют столь же умело.
Объев что можно с ближайших тарелок, советская делегация передвинулась на несколько шагов влево – туда, где еще оставались нетронутые бутерброды.
Стыд, вставший поперек его горла, грозил перейти в приступ дурноты. Он отпрянул от стола и наткнулся на Ганса.
– Ну чо, не опоздал я? Ага… Колбаски ща натрескаемся, – и устремился к столу. Он отступил в сторону, одновременно прикрыв собою прожорливых как саранча соотечественников. Но, похоже, зря. Не обращая внимания на тех, кто позорит звание советского человека, Ганс ухватил пару бутербродов и, в мгновение ока заглотив колбасу с хлебом, потянулся к рыбе.
Как назло ему снова захотелось рыбки – прямо в желудке защекотало. Чертов Ганс дожевывал третий бутерброд.
Оглядевшись, он пришел в полное смятение: «Наши хоть потихоньку, стесняются… А захребетники – даже не скрывают…» На тарелках, на белой бумажной скатерти – всюду валялись пустые хлебные ломтики и корки от недоеденных пирогов. Воистину, дойче швайне! Больше не хотелось ни колбасы, ни рыбы. Только на воздух – прочь от разоренных, разнузданных столов.
Но сдержал себя ради дела, о котором, за колбасными переживаниями, совсем запамятовал. «Где ж он?! – профессор, еще минуту назад мирно жевавший сухое печенье, исчез. – Упустил, снова упустил…»
Понуря повинную голову, поплелся вниз в гардероб. Местные профессора, развешанные по лестничным пролетам, провожали его равнодушными глазами. «Вам-то хорошо! Виси себе да виси, – даже позавидовал. – А тут ходи, думай, страдай… Нагой тоже хорош! Будто мне одному надо. Интересно, как он будет отчитываться? Я-то молчать не стану. Геннадий Лукич спросит, так и скажу…» – уговоры не утешали: как смотреть в глаза шефу, не выполнив задания?
Ватное пальто показалось ужасно тяжелым, давило на плечи. Перспектива вырисовывалась самая плачевная: если исключить завтрашний день, когда профессора, как выяснилось, не будет, на все про все остается понедельник…
– Деньги когда отдашь? – спросил сурово.
– Как тока так сразу. Два доклада ищо. И курсовик.
– Предлагаю поработать сегодня ночью, – он решил взять дело в свои руки.
– Чо ночью-то, горит, што ли?.. А дрыхать когда? – Ганс забурчал недовольно.
– Организуем соцсоревнование, возьмем повышенные обязательства, – пошутил, на его взгляд, не слишком удачно, однако деловой партнер неожиданно расцвел:
