Его ликующая мысль устремляется вперед. Шварц и Нагой. Шварц – захребетник, значит, исключается. «Так-так-так… Во-первых, прислали неожиданно, вместо Рабиновича, во-вторых, произнося именно эту фразу, Нагой смотрел мне в глаза, – он проверяет ход своих мыслей, будто дергает за нити, – все нити сходятся на одном человеке.
Остальное совсем просто: отправляя его в дорогу, шеф еще не знал имени, возможно, готовил Рабиновича, но в последний момент что-то не сложилось. Исчезнувшая фраза – не что иное, как пароль. Профессор Нагой – свой, ему можно доверять. Завтра он специально пройдет мимо, глянет со значением: дескать, сообщение получено, жду дальнейших указаний.»
Засыпая, он гордится собой.
II
Еще вчера он считал Лаврентия Еруслановича карьеристом и двурушником, но – в свете вновь открывшихся обстоятельств – неприятные (Люба сказала бы – позорные) качества обернулись подлинным профессионализмом.
Перед началом заседания специально прошелся по длинному коридору, заглядывал в аудитории. Ганс увязался следом. «Ходит, ходит… И чего ходит? – На всякий случай приготовился: – Если спросит – ищу ленинградца, коллегу, вроде, должен был приехать». Через полчаса убедился окончательно: Нагого на факультете нет. Отсутствие старшего товарища, на которого можно опереться (только теперь осознал, до чего ж ему было одиноко), бередило сердце. Даже каблучки Юльгизы не возымели прежнего воздействия. Кивнул Гансу:
– Иди, я сейчас. – Хотелось собраться с мыслями, обдумать следующий шаг.
Открыл дверь и замер на пороге: к нему спиной – лицом к писсуару стоял тот, кого он уже отчаялся разыскать. Боясь поверить шальной удаче (в судьбе разведчика редко, но подчас бывает), мельком оглядел закрытые кабинки: в зазорах между полом и дверцами не торчало ничьих лишних ног.
Профессор, занятый малым делом, не оборачивался. Он расстегнул молнию – по счастью, на этот раз не заело – и пристроился за соседним писсуаром. Для конспирации следовало выжать из себя хотя бы струйку. Но как назло – ни капли, ни-че-го. Шумная профессорская струя грозила иссякнуть в любую секунду. «Уйдет, и что потом?!» – решил: была не была, иду ва-банк.
– Здравствуйте, Лаврентий Ерусланович! Нагой окинул его туманящимся взором и кивнул рассеянно: не то не узнав своего бывшего студента и нынешнего коллегу, не то являя очередной пример профессионального самообладания. Не найдя ничего лучшего, он промямлил:
– У вас… вчера… очень интересный доклад…
– А, так вы слышали! – Нагой стряхнул последние капли. Туманность рассеялась. Голубые глаза сверкали живейшим интересом.
– Слышал. И все понял, – он ответил коротко и со значением.
– Не правда ли, сенсационный материал? – профессор шагнул к раковине. – Здесь оценили. Даже такой зубр, как Шварц!
– Еще бы не оценить! – он перевел дух облегченно: его собственное малое дело наконец пошло. «К чему это он – про Шварца?» – краем глаза следя за тоненькой струйкой, не сравнить с профессорской, сообразил: намекает на тот разговор, дескать, все не так просто. Выходит, заметил его вчерашнее вторжение. Но не стал окликать – что подтверждало его главную догадку.
Завернув кран, Лаврентий Ерусланович пригладил залысины. Он ждал – сейчас ему передадут устное сообщение, разъяснят наконец задание.
– Простите… у вас… – деликатно указал пальцем. Сквозь расстегнутую ширинку профессора синели сатиновые трусы.
– Ох! – Нагой спохватился. Он тоже искал, нащупывал собачку молнии:
«Да где ж она…» Но тут скрипнуло за спиной.
Ганс, явившийся невесть откуда, схватил его за рукав и молча, как тогда из гардероба, выволок в коридор:
– Чо, с дуба рухнул! А если бы… не я?
– Что – не ты?! – он прошипел злобно и свирепо: это ж надо! – явился не запылился, в самый ответственный момент.
– То! За-кро-ют. Ты эта… – Ганс ткнул пальцем, морщась, как от кислого.
Только теперь, застегивая молнию (от испуга собачка нашлась мгновенно), он наконец сообразил:
– С ума, что ли, сошел?… Мы просто разговаривали!
Дверь снова скрипнула. Профессор вышел из туалета и, не обращая на них внимания, двинулся по своим делам.
– В абвере бушь гнать. Ихним барбосам. Абвер – военная разведка захребетников. «Догадался. Но как?!»
– Тьфу! – Ганс плюнул: не то со злости, не то вслед уходящему профессору. – По-вашему, в ментовке. Доказывать, што не додик.
Чувствуя несказанное облегчение – все-таки не абвер, – он покрутил пальцем у виска.
В отличие от вчерашнего заседания, в аудитории было полно свободных мест. Ганс устремился к кафедре. Осмотревшись, он пристроился поближе к советской делегации. Как оказалось, прямо за спиной у Нагого. Профессор, однако, не оборачивался, делал вид, будто слушает доклад.
Ганс рассказывал о какой-то Локотьской не то республике, не то волости: докладчик называл ее то так то сяк. В общем, некое автономное чуть ли не государство, якобы существовавшее на территории восьми районов Орловской, Курской и Брянской областей с июля 1942 года. Своими размерами оно превышало Бельгию, при этом не входя в Рейх. Локотьская волость (подобно какой-нибудь Венгрии или Хорватии) имела свой собственный флаг: российский триколор с Георгием Победоносцем – и находилась с Рейхом в союзнических отношениях. При этом вся полнота власти, во всяком случае, так утверждал Ганс, принадлежала не немецким комендатурам, а органам самоуправления. На всей территории действовал отряд Народной милиции, организованный местным президентом, якобы законно избранным. На всякий случай – хотя и не верил ни единому слову – запомнил фамилию: некто Воскобойник. Предатель, каких поискать. Все это, по словам Ганса, означало становление русского освободительного движения – газета «Голос народа», печатный орган Локотьского окружного управления, посвятила этой теме несколько номеров.
«Русского? Освободительного?» – он повторил, морщась, словно проглотил пенку с кипяченого молока.
В продолжение клеветнического демарша модератор (вчерашний поляк, Бонч-Бруевич), будто подтверждая каждое слово докладчика, едва заметно кивал.
Седовласый руководитель советской делегации что-то шептал на ухо соседу. Провинциальный доцент хихикал.
«Нагой молчит, чтобы себя не выдать. Но эти! Обязаны встать, дать отпор, поставить Ганса на место… Освободительное движение – партизаны. К тому же не русские, а советские…»
Тут он заметил: Лаврентий Ерусланович что-то пишет. «Донесение? Но разве можно – так, в открытую… – не одолев соблазна, заглянул. На листе чернели столбики шестизначных чисел. – Шифровка…
Блокнот. Одноразовый». Откинулся в кресле и расставил локти пошире, прикрывая коллегу по борьбе с фашизмом от вражеских глаз.
Ганс наконец заткнулся. Руководитель советской делегации поднял руку и, не дожидаясь позволения модератора, встал:
