– Рыбу, – девица повела носом, достала кошелек, неторопливо расстегнула молнию. – Хотя… Рыба чья?
– Рыба… – проводница-блондинка помедлила, словно не находясь с ответом. – Рыба – наша.
– Курочку возьмите, – проводница-брюнетка пришла на помощь напарнице.
– Ты бы чо выбрал?
– Не знаю… – он задумался. – Скорее, мясо.
– Мясо, – девица тряхнула челкой. – Ага. И кофе. Брюнетка отсчитывала сдачу.
– Курица, рыба, мясо? – блондинка обращалась к нему.
– Спасибо. У меня… – он покраснел и покосился на объемистый сверток.
– Может быть, кофе? Мотнул головой, краснея все гуще. Девица поглядывала насмешливо. Тушуясь под ее взглядом, он переменил решение:
– Кофе – да, пожалуй.
– Сахар, сливки?
– Нет-нет, – заторопился. – Просто черный.
– С вас четыре рус-марки. «Это же…» – немеющей рукой он полез в карман пиджака, пытаясь перевести в рубли.
Небрежно отсчитав сдачу – пять серебристых монеток, каждая из которых, по мнению его сестер, тянула на полноценные колготки, прочные, не то что наши, не успеешь натянуть – стрелка, потом возись, поднимай; или две банки растворимого кофе в гранулах, – проводницы отбыли в следующий вагон.
Он сидел, понуря голову, чувствуя себя растратчиком семейного бюджета.
Впредь будь осторожней, Алеша. А главное, внимательней.
«Да уж буду», – дав обещание своему внутреннему голосу, он потянулся к свертку. Развернул верхнюю газету, потом кальку, заляпанную жирными пятнами.
– Терпеть не могу мороженую. Ваши вечно морозят, – девица хрустела прозрачным пластиком. – Мясо ищо ладно. А рыба…
– Какая гадость эта ваша заливная рыба, – он улыбнулся, ожидая ответной улыбки.
– Заливная? – сладив с верхней коробочкой, девица достала еще одну – белую, обернутую фольгой.
– Ну… – ему показалось, недослышала. – Ипполит, Третья улица Строителей…
Ни малейшего отклика. Словно и понятия не имеет о фильме, собирающем у телевизионных экранов миллионы его соотечественников. «Да знает она все! Наверняка придуривается», – но решил подыграть.
– Ты еще спроси, что такое… – выбрал самое нелепое, что только можно себе представить, – салат оливье.
– Оливье… Францёзише кюхе? – она вспоминала, морща лоб.
С тех пор, как судьба свела их в одном вагоне, он устал удивляться. Но теперь, прислушавшись к себе, понял, точнее, ощутил, всю глубину пропасти, зияющей между ним и его случайной попутчицей, живущей совсем в другой стране. Машинально облупив крутое яйцо, взялся за узелок с солью. «Ну да, в другой. Тоже мне, открытие…» – тряпичный узелок никак не развязывался. Дома вцепился бы зубами. Но здесь, в поезде, неловко.
– Проблем? – девица протянула руку. Он пожал плечами:
– Ну, попробуй.
– Да чо тут! – подцепила узел длинным синим ногтем (едва успел подумать в рифму: лак-вурдалак): – Вуаля!
– Ловкость рук и никакого мошенства, – похвалил великодушно. – Всё. Уговорила. С сегодняшнего дня начинаю отращивать. Как у китайских мандаринов. – Растопырил пальцы, в глубине души надеясь, что она переспросит. И он возьмет наконец реванш – поразит ее воображение красочным и подробным рассказом. Мысленно пробежал глазами работу, которую писал на третьем курсе. Даже иероглиф вспомнил: 官.
– Знаешь, кто такой – мандарин?
– Манда… рин? – она повторила кисло и сморщилась. – Ты чо, спятил? Тут же… люди!
– И что? – он оглянулся. – Пусть послушают, в конце концов, долгая история мандаринов…
– Да тихо ты!
Он вынужден был замолчать. Недоумевая: «Какая муха ее укусила? – развернул пергаментную бумагу – обертку из-под маргарина, в которую мать упаковала курицу. – Что я такого-то сказал?..»
Между тем его спутница тоже сорвала фольгу. Не приступая к трапезе, внимательно изучала содержимое коробочки:
– Ты чо, правда мясо любишь?
Решив никак не реагировать, он облупил и круто посолил второе яйцо. Жевал молча и сосредоточенно, чувствуя, как ходят скулы. «Пусть помучается. Если не умеет себя вести…»
– А я курицу, – девица отставила нетронутую коробку.
– Вот бы и выбрала, – все-таки не выдержал, ответил сухо.
– Это ты выбрал! – она говорила громко, на весь вагон. Эти, с ребенком, вряд ли. Но пожилые наверняка услышали.
Он обтер губы и дал волю раздражению:
– Как мне – так тихо. А тебе, значит, можно! Проводник, проходящий мимо, покосился в их сторону.
– Слышь, – девица не унималась, – а давай махнемся. Тебе – мясо, а мне курицу.
Проводив глазами синюю железнодорожную форму, он подвинул к ней куриную ногу:
– Пожалуйста, угощайся. Прости, что не предложил раньше…
– Ушел? – она спросила шепотом.
– Кто?
– Ну, этот, – девица мотнула подбородком. Синяя форма маячила за стеклянной дверью. Не понимая, к чему она клонит, он кивнул.
– Ладно, не злись, – она заговорила нормальным голосом. – Мандарин, натурал – лично мне фиолетово. У меня и друзья из этих. А чо, клёвые парни. Тока болтать-то чево? Потом ходи, объясняй, на рожи ихние любуйся, – она передернула плечами. – Бр-р-р!
«Натурал? Ах, вот оно что…» – ему стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться.
Оторвав замасленный газетный угол, осведомился строго:
– Ручка есть? – Лучший метод домашней конспирации. Так считают его сестры. Вечно перебрасываются записками. Однажды, пришлось к слову, поинтересовался мнением профессионала. «Да, записки – самое эффективное. Все остальное – вчерашний день, – Геннадий Лукич подумал и уточнил, – с технической точки зрения». Получив авторитетное подтверждение, он почувствовал гордость за сестер: никогда не верили – ни в снятую телефонную трубку, ни тем более в открытый водопроводный кран.
Думал, его попутчица удивится, но она кивнула понятливо и полезла в сумочку.
«Китайский мандарин – просто чиновник».
Он полагал, прочтет и рассмеется. Ничуть не бывало. Порвала на мелкие кусочки:
– Ага, классная отмазка. Думашь, в гестапо идиоты?
– Но послушай, – он попытался вернуть ее в пространство разума. – Если бы что-нибудь политическое. На худой конец книга… И курица стынет…
– Да на хер мне твоя курица! – девица буркнула и уставилась в окно.
На этот раз он разозлился не на шутку. Решительно взялся за куриную ногу. Не обращая внимания на приличия, обглодал до костей, запил остывшим кофе и, свернув в газету остатки трапезы – «Завоняется, лучше сразу выбросить», – направился в тамбур.
