Николаи хихикали, как дети, и вдруг кричат: сюда! Мы с дедом подъезжаем, за нами еще два Николая. Все вместе зырим в реку. А там, маленько ниже поверхности, крутится желто-зеленый шар размером с футбольный мяч, из которого торчат лапы с перепонками.
Самоеды обрадовались, стали Герою что-то говорить и показывать на меня пальцами. Дед хохотнул и отмахнулся от них. Но они продолжали на своем настаивать, жестикулируя в мою сторону и повторяя слово «тау». Я пихнул деда в бок: что за сепаратные переговоры? Он подергал бороду, пожевал губами и, как будто нехотя, перевел:
– Говорят, повезло тебе, Головастик. На жабью свадьбу попал. Можешь выбрать невесту.
Я раньше ничего подобного не видел и не знал, что хладнокровные твари тоже устраивают сексуальные оргии. Герой подтвердил, что это редкое явление. Самоеды его называют наварнэ перанты, по-русски «ебущийся шар». Встретить его – хороший знак и большая удача. А тот, кто при встрече не растеряется и сам поимеет е-шар, сказал Герой, причастится речной силы и вечной жизни.
– Хочешь?
– Издеваешься?
– А что? – смеется дед. – Чем плохо природу любить? Зверушек итить? Я, когда был молодой, жил с медведицей одной.
– Брехло ты! Пусть твои Кольки трахают лягушек!
– Они робкие, у них концы короткие. Они любят простую жисть – водку исть да рыбку грызть. А ты нюхни грибного табачку и бери любую жабочку.
Достал кисет, насыпал мне в ладонь серой душистой трухи. Жестом показал: в нос. Остяки тем временем кружили вокруг на лодках и спорили. Я понимал, что обо мне. Из одной лодки кричали: «Головастих палты хуят харах-мурах», из другой отвечали: «Голова-стих палтаплы». Даже не пытаясь угадать, что лучше, я все ближе подносил к ноздрям горстку порошка. Всю жизнь ведь подписывался на чудеса, почему сейчас отказываться? Иначе потом жалеть буду. С этой мыслью занюхал дедушкин табак. В носу зачесалось. Из глаз потекло. Я разинул рот и чихнул на весь мир. Потом еще и еще. Но это было приятно, невозможно даже рассказать, какой кайф. С каждым чихом мир делался лучше и лучше. Унылое говно отваливалось тоннами. Легкость в теле становилась необычайной, как подъемная сила реактивного двигателя.
Когда наконец успокоился и протер глаза, я увидел, что сижу на небе, где водят хоровод красавицы в золотых с травяным узором сарафанах. Посредине круга стояли парни, одетые в зеленые штаны и желтые рубашки. Они хлопали в ладоши, пели высокими голосами и были все с хорошим таким стояком, возбужденные. У красавиц из рукавов разлеталось веером мелкое конфетти, в которое парни поплевывали тонкими и точными струйками слюны, напоминавшими разноцветный серпантин. Смотреть на это было радостно, и очень хотелось участвовать.
Лихо ворвавшись в круг, я хватал девиц за упругие бока и с каждой танцевал по очереди, пока не оказался лицом к лицу с самой красивой из них, высокой, как новогодняя елка. Она глядела на меня сверху вниз, удивленно округляя глаза, но, когда я крепко сжал ее бедра, выгнулась в истоме и обе руки свои вложила мне в рот, который наполнился чем-то вроде сладкого клея, возбуждающего нёбо, язык и все остальное. Язык стал бесконечно длинным. Можно было дотянуться до солнца и лизнуть черное пятно, которое на вкус оказалось, как жженый сахар.
Где-то далеко внизу проплывал е-шар красивого голубого цвета с белой пеной облаков и очертаниями континентов. Я поймал его на передок и, двинув бедрами, отфутболил своей партнерше. Она вернула подачу, и мы еще долго так перепихивались, кружась в общем хороводе, но как бы и отдельно ото всех.
Рот растягивался до ушей, глаза вылезали из орбит. Между ног бурлило веселье. Лапы красавицы шерудили у меня во рту, не переставая, и я чувствовал, что сдержанность моя на исходе. Спустил ей прямо на сарафан длинной струей изо рта, приятно удивляясь: как это может быть? Она вздрагивала и смеялась, подставляя подол.
48
Смех раздавался отовсюду. Вселенная на сто процентов полнилась смехом. Пустоты не было вообще. У космонавтов есть чувство юмора, с помощью которого они запрыгивают на звезды и возвращаются обратно. Я рухнул на землю, в зеленую траву.
Открыл глаза и увидел свои ноги, бултыхающиеся в воде, как поплавки. Тело лежало на берегу. Руки, грудь, борода – весь я был в чем-то липком. Дед Герой и четыре Николая катались по земле, держась за живот, попердывая от хохота.
– Ии, Головастик… ии милый, – икал дед Герой.
– Палтаплы, палтаплы! – гомонили остяки.
Хотел спросить, что происходит, но накатила тошнота. Изо рта полилась зеленая тина. Похоже, я хорошо наглотался воды. Во всем теле была слабость, даже кости казались мягкими, и не получалось ни встать, ни сесть.
– Лежи, – велел Герой, утирая слезы. – Не дергайся, а то помрешь.
Они загрузили мою тушку в лодку и повезли на хутор, продолжая смеяться. Помню, как в тумане, что лежу перед домом. Женщины приносят теплой воды. Герой помог раздеться, самолично обтер меня тряпкой и укрыл двумя одеялами.
– Теперь отдыхай.
– Холодно! – Меня колыхало, как студень.
Дед развел костер, уселся рядом, пыхтя трубкой. Теплый воздух начал понемногу облизывать меня, погружая в детское забытье. От дома доносились оживленные голоса. Хозяева затевали праздник, готовили стол. А я по-прежнему не чувствовал твердости ни в одной кости в теле и жаловался слабым голосом.
– Не боись! – утешал Герой. – Твердость свою ты уже показал. Всех удивил. Нас развеселил. Косточки тебе назавтра вернут. Будешь крепкий, настоящий. А во сне тебе зачем?
– В каком сне? Почему ты так говоришь?
– Кто ж тебе скажет, если не я? Другие сами не знают, где они. И не хлюзди, пожалуйста! Я с тобой. Вот уйду – тогда плачь.
– Не уходи!
– Я старик, мне отлить надо.
Он легко поднялся на ноги. Бесшумно, шустро, бочком просеменил в тень деревьев и там исчез. Тут же послышались шаги, появились Николаи, гремя посудой и своими женами. Все облизывались. Причмокивая, распеленали меня, полужидкого, и разделили.
Я превратился в икру. Вот что случилось. Лежал в десяти мисках, глядя, как приближаются большие ложки, которые, живого, зачерпывали и отправляли в рот. Я умирал, но не до конца, потому что был одной икринкой и всеми порциями сразу. Заметил, что две тарелки стоят нетронутые – на мою долю и для Героя. Догадался, что весь я не умру, потому что не буду же лопать самого себя. Я ж не самоед! Это означает, что бессмертие возможно.
Только успел я так подумать, как за стол приземлился Дед Герой с криком: ветерану двойная порция! Съешь – умрешь, не съешь – помрешь. Для вечной жизни нужен третий путь.
В руках он держал эмалированный тазик, куда слил меня из обеих тарелок. Я зажмурился,
49
а когда открыл глаза, их было всего два. Вот не думал, что это такая радость. Даже помигал ими по очереди, чтобы убедиться.
