– В Читу он приперся, нас нашаривает! А тут о нем многие наслышаны. Авторитет среди братии имеет по всему Дальнему Востоку! У спиртовозов маньчжурских он завсегда был в почете…
– Чо ты мне его нахваливаешь! Аблокат выискался! – Костя яростно зачесал в затылке. – Сведенья, что в Чите он, от кого? Верняк?
– Старого приятеля я встретил. Говорил тебе – Хряка. Вместе парились во владивостокской тюрьме. Мужик надежный. Тоже по контрабанде в Приморье ударял. Так вот, он седня Калача в городе узрел. А как мне сказал про это, так я сразу среди люда понюхал. Так и есть!
– Эта падла нам вечно дорогу перебегала, самый дешевый спирт у китаез гуртом скупал, сука, из-под носа уводил! Неспроста нагрянул, гад! – Ленков яростно ткнул окурком в лавку, рассыпая искры.
– Знамо дело. Подгребет под себя людишек… Представляется мне, Костя, што есть у него намеренье снова тебе дорожку перебежать! Идет базар, што Калач слух распускает, мол, не стало фарту у Ленкова…
– Убью суконца!
– Не распаляйся ты! Слухай! Што последний месяц стрижете тока торговцев по мелочи – факт. Вот по осени погуляли – куды с добром ноне-то!.. А как Калач провернет такое дельце, да ишшо у тебя под носом, што тебе, Костя, как атаману, и ловить будет неча? Он, сам знашь, мастак на такое. А людишки фартовых любят…
– А чо это ты так за меня радеешь, а, дядя? – подозрительно поглядел на Харбинца Ленков, затягиваясь новой папиросой.
– А мне тожа ни к чаму такой орелик! И по Маньчжурии с Приморьем у меня с Калачом свои счеты! – зло рубанул рукой Харбинец.
– Ага! Значитца, будем думку думать, – сказал Костя, открывая печную дверцу и бросая на мерцающие угли потухший папиросный окурок. – Надо Бориске сказать, штоб сначала угли выгреб, а потом спать заваливался, а то, неровен час, угорит.
– Ты бы, это… Костя, с попиковской бабой, тово…
– Слушай ты, дядя! – Ленков схватил Харбинца за грудки, тяжело и зло задышал в лицо. – Не твово ума дело! Понял? Сам разберусь, ежели надо будет!
4
Известию о появлении серьезного конкурента предшествовало вот что.
Утром второго января, хмурый после ночной неудачи Фоменко собрал в своем кабинете помощников и старших агентов.
– Опростоволосились ночью мы крепко, – начал он без всяких вступлений. – Причина, думается, одна. Длинные наши языки. Произошло то, что хуже всего. Из-за нашей болтливости случилась утечка секретных сведений об операции. И – ничего другого. Если, конечно, не предположить более худшего – предательства в наших милицейских рядах!
Он медленно обвел глазами притихших сотрудников.
– Я не думаю, что такое возможно у нас, в угрозыске. Все вы в достаточной степени нагляделись уже на бандитское зло. Но мы с вами работали и будем работать в тесной связи с остальными милицейскими силами. За десятки сотрудников городской и уездной милиций я ручаться не могу, хотя и там абсолютное большинство – честные и преданные делу люди! Страшит другое. Знаю и в нашей среде товарищей, у которых бдительности меньше, чем хвастовства о принадлежности к розыску. Иного так и тянет побравировать своей осведомленностью! Да еще если под бутылочку!
Фоменко замолчал. Налил воды из графина, но пить не стал, отодвинул стакан.
– За прошедшие полмесяца практически ко всем я пригляделся. Считаю, что коллектив у нас имеется, толк из него вполне может выйти. Никого разгонять не собираюсь. Будем работать! Но работать будем в соответствии с моими требованиями. А они таковы. Первое. Каждому надо учиться нашей сыскной специальности. Будем приглашать людей знающих и учиться у них. Да! У представителей старого угрозыска. Думаю, что и товарищ Сметанин свою лепту внесет. Преступника, а тем более, если он объединился с другими в шайку и поставил цель грабить, нам в руки не попадаясь, – такого нахрапом не возьмешь! Теперь второе. Это – дисциплина и ответственность. Не забывать, где мы работаем и кто мы есть. Поэтому в наших рядах расхлябанности, разгильдяйству, пьянству места быть не может! Осмотрительность и бдительность! Ни один наш секрет, ни одна наша задумка не должны быть известны кому-либо, кроме нас самих. Ночная неудача – яркое свидетельство нашей болтливости и беспечности. А ведь мы с вами еще никого не победили! Бьем по хвостам, задерживаем мелкоту, а попадается кто-то покрупнее – уходит, товарищи! Уходит! Что же за дыры в наших сетях?! И не всегда это можно отнести на человеческую беспечность, усталость, потерю бдительности. Поэтому третье мое требование – самое главное. Честность и неподкупность! Мелкие поборы тоже сюда входят, как и самочинные обыски. Поэтому попрошу это помнить постоянно. Липкому на руку, как бы тяжело нам ни приходилось, в наших рядах места нет! По малейшему факту буду передавать дело в Нарполитсуд.
Фоменко обвел глазами подчиненных.
– Теперь о конкретном порядке. Учебные занятия вводим еженедельно по пятницам. Товарищ Сметанин – ответственный. Упорядочим дежурства, чтобы в этой роли побывал каждый, умел оценивать обстановку в городе, быстро реагировать на происшествия. И чтобы при нем постоянно находилась в готовности группа. Утром в девять часов – развод, знакомство с обстановкой. Вечером, скажем, в восемь, – вечерняя поверка, доклады о проделанном за день. Ввожу систему приказов – о заступлении на дежурство, о поручениях по очередному делу, по оприходованию вещественных доказательств, их учету и так далее. Отпуска будем предоставлять по графику, с учетом нагрузки и заслуг товарища, его дисциплинированности. Поэтому, еще раз попрошу – подтянуться! Мы с вами олицетворяем власть. По нам, по нашему виду народ судит о том, что за порядок в Республике. Думаю, это понятно каждому.
Фоменко достал большой и чистый платок, вытер бисеринки пота на залысинах, аккуратно сложил и убрал платок в карман. В кабинете звенела тишина.
– Приуныли вижу? – негромко засмеялся Фоменко. – Ничего. Как говорил непобедимый русский полководец Александр Васильевич Суворов: тяжело в ученьи – легко в бою! И мы, учась и подтягиваясь, всю уголовную нечисть победим! А ее еще, братцы, много вокруг. И не убывает никак пока эта волчья свора, наоборот – пополняется!
Дмитрий Иванович пододвинул к себе сколотые листы голубоватой рисовой бумаги, к последнему из которых был подколот узкий и длинный конверт с массой фиолетовых, красных и черных штемпелей.
– Вот, товарищи, интересное письмо получил из-за кордона начальник гормилиции товарищ Сержант. Передал мне, чтобы вас ознакомить. А письмо это от начальника Харбинской городской стражи управления дороги общества Восточно-Китайской жэ дэ. Отправлено двадцать шестого декабря года. Послушайте внимательно.
«Арестантское. ЭКСТРЕННО.
Господину начальнику Читинской городской милиции.
На днях из Харбина в сторону Читы выехал с двумя своими товарищами известный международный вор-рецидивист Калашников Андрей Архипович по кличке „Калач“. Являясь крупным авторитетом в преступном мире, он не брезгует ничем, способен и на прихватку. В прошлом был выслан из Никольск-Уссурийска и Владивостока на Сахалин в 1918 году, но, прожив там зиму, возвратился на материк, перебрался в Китай и за последнее время в Харбине проявил большую деятельность по совершенствованию преступлений. Однако накрыть его с доказательствами и возбудить уголовное дело не представилось возможным ввиду усовершенствований им всех приемов техники при совершении преступлений и заметания после таковых следов.
