Фоменко сумрачно отвернулся от окна. Зачем он так легко согласился, не устоял под напором молодой отваги? Да… Впрочем, что обманывать себя! Потому что он хотел этого! Хотел… А если – самое худшее? Что тогда?.. Но ведь ясно-понятно и другое: как бы он, Фоменко, поступил, не будь такого удивительного совпадения, как знакомство Харбинца и Северьяна-Хряка? Как бы поступил… Искал бы, все равно искал бы любые способы добраться до этого затаившегося зверя. Ленков… Где он, что замышляет?
Фоменко не слышал, как вернулся в кабинет с чаем Баташев, как он осторожно поставил горячий стакан для начальника на краешек стола, а со своим – тихо вышел.
3
Обосновавшись в просторном доме Василия Попикова по Большой Арендаторской улице, Ленков первые два дня отсыпался на мягких перинах.
А 31 декабря утром пришел портной Тараев, с запиской от Бизина: «Как устроился, дружище? Надо бы посмотреть на тебя, говорят, дрыхнешь, как медведь в берлоге, никуда не вылазишь. Приходи проводить старый год и встретить новый. Филипп будет поджидать тебя вечерком, как стемнеет, у подателя сей записки. Алексей»
Встретились в узком кругу – Ленков, Бизин и Цупко. От Фили Костя узнал: его побег из арестного помещения уездной милиции аукнулся Мишке Самойлову. Мишку за это и другие делишки – самочинный обыск в доме одного торговца и рукоприкладство, из милиции турнули. Теперь он окончательно перебрался в Кузнечные к Курносой – цыганке Елене Гроховской.
Приказ о Мишкином увольнении из милиции подписал Главный правительственный инспектор, посему начальник участка Тимофей Лукьянов, к которому обратились Алеха Сарсатский и Яшка Гаврилов, ничего не мог поделать, как ни чувствовал себя обязанным перед этой компанией за помощь продуктами для семьи.
Когда Цупко заговорил о Лукьянове, Бизин приблизил свое не по-стариковски гладкое лицо к Косте.
– А не пора ли, Костя, в самом деле ставить этого милицейского начальничка к нам на службу? Сколько можно прикармливать вхолостую? Как думаешь?
– Притянули мы его неплохо, но не до конца, – согласился Костя.
– Теперь пора с потрохами прибрать! И проделать сей финт, Константин, сам ты должен, как атаман.
– А как, Андреич, проделать-то? Приду и ему – здрасьте, айда за мной?
– Отчего же, мил друг. Выпить, я понял, он не дурак, да еще и на дармовщинку. Вот почему бы по удобному поводу не устроить шикарный стол, да и не свести вас для окончательного разговора? Мол, давай, мил-друг начальник, отрабатывай должок…
– А как заартачится или, того хуже – прикинется с притворством, а потом орава фараонов нагрянет?!
– Э-э, Костя, надо так его обработать, чтобы обратной дороженьки от вас ему не было. Напомнить ему кое о чем следовало бы, а? Про то, как он лошадок для ограбления кассы татауровской давал, а потом жрал мясцо. Ежели в уголовный розыск брякнуть – ни в жисть не докажет, что в сообщниках не ходил да ничего не знал! А еще и про домочадцев и ихнее здоровье можно намекнуть…
Ленков понимающе осклабился. Бизин продолжал:
– …А повод для застолья можно вот какой, к примеру, изобресть – устройте-ка, дружочки, помолвку Алешки Сарсатского и Нюрки Тайнишек. Алешка уже давно с этой шинкаркой сожительствуют. Чего бы им и не сподобиться!
– Нюрка не по-нашему молитву кладет, не по-православному. Католичка она, польска кровь! – влез в разговор Цупко.
– Ишь ты, хранитель веры какой выискался, – усмехнулся Бизин. – Ну, тогда не помолвка, а заручение. У католиков так вроде это называется. Алехе-то – без разницы, он вообще никакой веры, по-моему. Ему – что в лоб, что по лбу. Расстарается для дела, – махнул рукою Бизин. – Зато пригласит своего начальника вроде как официально, из уважения. Все чинно-благородно, не подкопаешься! А остальных, Костя, наметь по своему усмотрению, особенно из новеньких кто. За бутылкой спирта язык развязывается. Вот и поглядишь заодно, что за народец у тебя прибавился…
– Это мы организуем! – загорелся идеей Костя. – В лучшем виде!
– Но дома у Нюрки это самое зарученье устраивать не надо. У нее – место надежное, еще сгодится. Мало ли что… Найти квартирку надобно такую, чтобы после гулянки туда уже не ногой. На всякий случай. Ежели, не дай бог, с Лукьяновым какая неувязка выйдет…
– Куды он денется! – захихикал напившийся Цупко. – Заартачится – в прорубь!
– Ишь, нарезался! – недовольно бросил Бизин, покачал головой. – Это-то нашего брата и губит. Вот и ты, Костя, меру знай. Тоже удержу порой не имеешь. Не зыркай, не зыркай глазищами-то! Будто сам не знаешь. Ноне тебе, как атаману, надобно марку держать! Чтобы завсегда был начеку. Когда на зарученье пойдешь – выдержи время. К середине застолья подходи. Тебе этой половинки будет предостаточно.
– Да… Башковитый ты, Андреич! – восхищенно протянул Ленков. – Ишь, целое представленье надумал!
– Для дела стараюсь, Костя. Для дела и ради твоего сбережения от напасти, – проникновенно вымолвил Бизин, упиваясь сознанием своего превосходства над Костей, умением незаметно дергать за невидимые ниточки.
За разговором просидели далеко за полночь, потом Бизин определил Косте постель в закутке у печки. Вскоре тот захрапел, растянувшись во весь рост. Ему вторил Цупко, присмотревший широкую лавку у стола.
А Бизин еще долго ворочался в темноте, вспоминая то свой публичный дом в Харбине, то шикарные рестораны и пляжи Ниццы, которые они посещали с озорницей Сашенькой в той далекой бурной жизни…
Утром Ленков ушел рано. Довольно быстро добрался до первой Читы, основательно продрогнув и проголодавшись. Попикова дома не было. Ленков нашел в условленном месте ключ от навесного замка, отпер массивную дверь в сени, прошел в кухню, где предусмотрительный хозяин в невыстуженной еще печи оставил чугунок с вареной картошкой.
«Куда это он в таку рань уперся?» – подумал Ленков, приподнимая чистую холстину, под которой на столе обнаружилось изобилие аккуратно разложенных на тарелочках закусок – колбасы, соленых огурцов, квашеной капусты, розового сала с прослойками мяса, наконец, самого мяса, скотского и свиного, натертого чесноком. Отходил и занесенный с мороза пшеничный каравай.
«Ты глянь! Это куда ж такое угощенье?» – удивился Костя до крайности. Он подцепил с тарелки толстый пласт говядины, присыпал солью и жадно задвигал челюстями.
Вдруг послышалось, как заскрипели ворота. Чуть не подавившись, кашляя и чертыхаясь, Костя глянул в оконце.
Попиков вводил в ворота заиндевевшего конька, впряженного в легкую телегу, на которой громоздились небольшие тючки. Следом скользнула гибкая фигурка, направляясь к крыльцу.
Костя отшатнулся от окошка, быстро вернул отвернутый кусок холстины на место, бросив в тарелку заодно и надкушенный ломоть мяса.
И тут же на пороге появилась раскрасневшаяся от мороза хозяйка, которую Костя видел впервые. Синеглазая, улыбчивая, молодая. Небывалой красоты, как показалось Косте.
