– Идите, Бизин, на свободу, домой, но помните, теперь вы на заметке, – проговорил напоследок молоденький помначальника тюрьмы и укорил: – Нехорошо так пожилому человеку по жизни катиться, о внуках подумайте…
«Ишь ты, сопляк, о внуках мне тут развел! Гаденыш фараонский!» – зло подумал в ответ старый аферист. Но мыслишка про сказанное все равно украдкой кольнула. Ведь и действительно, прожил он свою жизнь, не имея к шестидесяти годам ни детей, ни тем паче внуков. Но с мыслишкой этой Бизин тут же поступил, что куряка с окурком – вдавил каблуком в песок. В песок беспамятства…
С уходом Бизина из камеры положение Бориски Багрова не пошатнулось. Шепнул старый хрыч напоследок Коське Баталову приглядеть за пареньком. Коська понимающе кивнул, осклабясь, и снова занял самую «блатную» часть нар – под «решкой». Произошло еще два переселения по интересам, в результате чего от параши отселился и Пронька-Кишка.
Ночью Бориска не спал. После ранения на любом новом месте он вообще стал засыпать плохо, а тут столько в башку всякого лезло!
Особенно многозначительные слова старика Бизина. И то ведь дедок истину глаголил! За что, к примеру, он, Бориска, сидит нынче в камере? И сокамерники что, звери какие? Власть – явно куркульная, иначе бы с ним, Бориской, разобрались по справедливости, с учетом его боевых заслуг… А получается, и впрямь, кому теперь это ценно!.. И чо они, молодые, свою молодость сейчас заживо в казематах хоронят? Нет справедливости! Была бы – за что тогда его, красного израненного бойца, за решетку бросать? Нет справедливости и правды нет на этой земле!..
С этим и уснул под утро Бориска. Во сне ему снова виделись летящая тачанка, перекошенное яростным криком лицо второго номера, размахивающего пустыми пулеметными коробками, в клубах пыли налетающая на тачанку кавалерийская лава беляков…
Перед пробуждением приснился и старик Бизин, беззвучно шевелящий губами, но Бориска и без слов знал, что это советует старик что-то дельное и полезное ему, жаль слов не разобрать… Потому проснулся Бориска без злобы, добрым словом помянул про себя покинувшего вчера камеру дедка.
Глава седьмая
1
За воротами тюрьмы, по упершейся в них окраинной Ингодинской улице, обретший свободу Алексей Андреевич Бизин и двух шагов не сделал. Путь перегораживала справная телега с запряженным в постромки буланым коньком.
– Со свиданьицем, Ляксей Андреич! – тяжело сковырнулся с телеги медведеподобный Филя Цупко, с некоторой опаской поглядывая за спину старого приятеля, на серую стену «централа».
У Бизина внезапно засвербило в носу, в глазах защипало. Растрогал, рожа разбойничья, удружил Филька, удружил! Но никак вида не подал. Слабинку показывать нельзя, а то, известное дело, возомнит, морда уголовная, невесть что, на шею враз полезет.
– Откуда пронюхал? – лениво, как само собой разумеющееся, спросил Бизин.
– Дык, земля слухом полнитца! Имеем в «централе» уши, – самодовольно изрек Филька.
– Ну-ну…
Взгромоздились на телегу.
Буланый, фыркнув, неспешно поплелся от тюремных ворот прочь, всхрапывая и кивая головой. Вверх-вниз, вверх-вниз.
– Как здоровьице, Ляксей Андреич? От ароматов кутузки да ихней кормежки сплошная болезнь, язви ее, образуется…
– Это, Филя, какое здоровье и какие годы… По тебе, вон, и не видать…
– Чаво не видать?
– Как тебя червонец с гаком каторги ухайдокал!
– Хэ-хэ-хэ, – полуобернувшись и наигрывая вожжами, затрясся в негромком смехе Цупко. – На свежем же воздухе всю дорогу, да собачьего жира натопишь – никакой холере не причепиться! А еще, Ляксей Андреич, вот с такого обушка пайка лишняя завсегда при мне ночевала!
Цупко поднес к носу Бизина кулачище с детскую головенку, комок грязных толстых пальцев, поросших седеющим волосом.
– А? Чем пахнет? Хо-хо-хо!..
– Говнецом наносит! – брезгливо отдернул голову Бизин. – Ты мне не тычь, понял! Чтоб я больше не видел! Сказывай, давай, что новенького, как на постоялом, есть ли промысел? А как там ребятишки, Анюта?
– Э, да никак ноне тюремны казематы сердобольством заразили! – съерничал уязвленный брезгливой реакцией старика Филипп, заворачивая буланого вверх по Баргузинской, отчего вся подвода заскрипела и дернулась.
– Фу, собачья кровь! Не балуй, мясо! – прикрикнул он на конька, снова повернулся к Бизину.
– Какие у нас могут быть дела, Андреич! Эх-ма, делишки! Слезы бабьи… Тока, вот, что Нюрка. Вошла во вкус с заежкой-то, воопще, распоряжатца, как енерал, тока сиськи трепыхаются!
Филя заржал, уже не сдерживаясь и не оглядываясь на еще близко видные тюремные стены и корпуса.
Старик скривился, хотя про себя тоже представил обширный бюст Анюты Спешиловой, ее пышущие жаром потаенные места. Тут же, ни к месту, Сашеньку вспомнил, но не ту, расфранченную особу семеновского времени, а харбинскую, пахнущую солнцем и фиалками, с шелковой, золотистой от итальянского и французского солнца кожею… В далекой богатой жизни, которой будто и не было у него… А по большому счету, что? Так оно и есть. Остался только вот этот тюремный смрад, пропитавший одежду. Стариком сгорбленным на чужой телеге тащится по жизни…
Чтоб эти невеселые мысли перебить, стал дальше расспрашивать Филю:
– Ну, еще что интересного расскажешь? Лавка-то моя стоит?
– Не сумлевайся, Андреич, догляд был полный. Ваську второго дни нарошно посылал флигель твой проведать – все на месте. И Фроська в лавке торгует, чо ей сделатца! А ты, чо, никак к себе в конуру нацелился? Ни к чаму, это, Андреич! Я Нюрке наказал, чтоб баню справила. Так што, мы чичас туды, в Песчанку, двигаем. Попаришься, штоб кандальный душок из тебя вышел, посидим, белого вина хлебного по паре стопочек примем, а? Чую, подтянуло на тюремном харче? Хе-хе-хе…
– Зубоскалить, Филя, ты мастер…
– Хы, я и на многое другое мастак!
Цупко довольно оскалился.
– Мастак, мастак… Но что-то больно веселый нынче.
– Но… так, поди, не кажный день дорогого приятеля с цугундера встречашь!
– Хм… Дорогого, говоришь?.. Больно ты, Филя, мягко стелешь… И веселость твою насквозь вижу: опять что-нибудь спер и радуешься – фарт привалил! Небось еще добычу на постоялом и затырил?
– Тьфу ты, бл… Ты чо, Андреич, скрозь стены и версты зыришь, ли чо ли? Ну, ты даешь! – Цупко от удивления, смешанного с испугом, чуть с телеги не навернулся.
– Та-ак… – протянул Бизин, с отвращением глядя на ошарашенного Филю. – Значит, опять… На какую же хрень ты нынче позарился?!
– Ты чо, Андреич! Не сумлевайся! Куш вышел неплохой! Буренку завалили и две подводы с овсом прихватили на тракте! Одну телегу я уже цыганам продал, а вторая, вот!
Цупко любовно хлопнул рукой по облучку, рядом с собою.
