Долго сидел так Бурдинский. Уже и пристроившийся на широком подоконнике Спиридон Пряхин выбил из барабана нагана остывшие гильзы, вновь снарядил револьвер, уже успел подкатить чихающий грузовик, и на нём увезли труп Ленкова и наспех перевязанного Николая Морехова, уже серый предутренний свет заполз в горницу.
Бурдинский сидел, смотрел на кровяные пятна, не замечая устроившегося за столом сбоку следователя из Госполитохраны, строчившего протокол. Не видел он, как в горницу зашёл и постоял несколько минут, окидывая всё цепким взглядом, директор ГПО Бельский.
Ничего не видел и не слышал Егор Бурдинский. И кровяных пятен он тоже не видел. Только теперь Егор Бурдинский понял, что за тоска изводила его весь предыдущий день и долгий-предолгий вечер. Иудина осиновая тоска.
3
К полудню наступившего дня, 23 мая, на здании Народного собрания ДВР, в витрине бывшего универсального магазина Второва и ещё в нескольких самых людных местах центральной части города были вывешены большие фотографии убитого Ленкова. Собственно, не разные фотографии, а одна и та же. Рассуетились госполитохрановцы, постарались мастера даггеротипа – склеили из самой большеформатной фотографической бумаги целые полотнища!
Под фотоснимком чернели крупные буквы: «Граждане! Бандит Ленков убит. Более 50 ленковцев арестованы и скоро предстанут перед народным судом». В витрине бывшего Второвского пассажа кто-то, ниже официальной надписи, жирным чернильным карандашом сделал приписку: «Можете спать спокойно».
Спустя два месяца, 24 июля 1922 года, на имя председателя Нарполитсуда Забайкальской области поступило от гражданина города Читы Каткова Федора Архиповича, проживающего по улице Кастринской, угол Ивановской, заявление следующего содержания:
«В ночь на 23 мая с/г в мою квартиру был приглашен или вернее сказать заманен бандит Ленков, где и убит. Во время стрельбы со стороны бандита Ленкова по тов. Бурдинскому и сотрудникам ГПО и обратно были прострелены: трое брюк, побиты окна, прострелены двери, перегородки, потолок, всего убытков причинено, считая также пол, облитый кровью, на сумму 45 рублей золотом. А потому прошу Вас взыскать в мою пользу с имущества бандита Ленкова и его соучастников означенные выше сорок пять рублей и за судебные дела и издержки с обвиняемого. Проситель Катков».
История умалчивает, как был погашен причиненный портному Каткову ущерб. А вот в отношении бывших партизанских деятелей Бурдинского и Тащенко кое-какая информация в архивах сохранилась.
Дело Наума Тащенко Высшим Кассационным судом ДВР было выделено в отдельное производство. Бывший партизанский командир и член Учредительного собрания ДВР несколько месяцев – с той самой ночи, когда он ломился в пьяной компании с Бурдинским к Аносову – просидел в арестном помещении Главного управления Госполитохраны. Следствие выяснило, что непосредственного участия в грабежах ленковцев Тащенко не принимал, однако о делишках своего криминального приятеля догадывался и даже пытался скрыть Ленкова от ареста. Но во внимание взяли былые партизанские заслуги и депутатство Тащенко, опять же окончательное решение по его делу принималось в довольно знаменательные дни: полной победы Народно-революционной армии ДВР над белояпонскими интервентами на Дальнем Востоке и пятой годовщины Рабоче-крестьянской революции. Дело прекратили, не передавая в суд. Наума Тащенко, уже после окончания процесса над ленковцами, без особой огласки освободили из-под стражи. Вскоре он уехал из Читы на север области, прожил там довольно долго и только на старость лет перебрался поближе к центру, в Карымский район.
Бурдинскому же пришлось выступить свидетелем в судебном процессе над ленковцами. Он многословно рассказывал, как выполнял задание ГПО по поимке Ленкова, как застрелил его в доме портного Каткова. Суд терпеливо выслушал «героическую» историю Бурдинского, а потом стал задавать ему неприятные вопросы: как и когда познакомился с Ленковым, чем они вместе промышляли, какими были их отношения до участия в партизанском движении и после. Крутился ужом Гоха, не подымая глаз на зал, недоговаривал. Потом суд повторно опросил Петра Афанасьевича Аносова, прояснившего многие моменты самым нелицеприятным для Бурдинского образом.
Чтобы больше не возвращаться к противоречивой личности Георгия Бурдинского, скажем, что в 1923 году из партии большевиков его исключили, как ранее уволили с военной службы – должности начальника Акшинского отделения Всеобуча. Партизанская комиссия Карымского района исключила его из рядов красных партизан. Служил кондуктором на железной дороге, был уполномоченным лесозаготовок, работал на стройке в Маккавеевской сельскохозяйственной артели «Искра», затем в сельхозартели «Интернационал», а после занял должность инспектора Карымского райсобеса. Однако всё пережитое мало что изменило в Бурдинском. Как свидетельствует протокол заседания президиума Карымского райисполкома от 28 марта 1934 года, «занимался систематическим пьянством, развалил работу, сорвал выплату красноармейского пособия и растратил около 4 тысяч государственных и общественных денег, за что был осуждён, отбыл наказание – два года заключения». Как дальше сложилась судьба, к тому времени уже почти сорокапятилетнего «спецагента по ликвидации Ленкова»? Говорят, печально – бутылочка сгубила…
Но вернёмся в напряжённое утро 23 мая 1922 года.
На очной ставке свели замолчавшего Баталова и Александру Киргинцеву, двадцатипятилетнюю вдову незадачливого Мишки, получившего пулю от своего кореша по тёмным делам.
Узнав, что Баталов – близкий напарник по грабежам и разбоям убийцы её мужа Михаила Самойлова, – Киргинцева бросилась на Коську.
– Зенки выцарапаю, сволочуга! – дурным голосом орала Шурочка, за несколько дней досыта вкусившая прелестей тюремного заточения. Сотрудникам Госполитохраны, проводящим очную ставку, пришлось, в буквальном смысле слова, отдирать взъярившуюся молодуху от опешившего бельмастого мужичка.
Но «камерные прелести» для Шурочки Киргинцевой на этом не закончились. С формулировкой «укрывательница бандитской шайки» она томилась в тюрьме до конца октября, несмотря на попытки родных избавить её от неволи подачей многочисленных прошений и ходатайств от «сельской обчественности». Только 25 октября 1922 года в зале суда при оглашении приговора по делу ленковской шайки Киргинцева услышит долгожданное: считать по суду оправданной и из-под стражи немедленно освободить.
Хитроумному и мозговитому старцу Алексею Андреевичу Бизину, в чьих скрюченных подагрических пальцах не осталось и обрывков нитей, за которые он дергал Костю и Филю, нюрок и варварушек, разных мишек, колек и гришек, теперь приходилось напрягать все свои извилины, дабы каким-то образом выбраться из-за решётки, хотя бы на миг. Как он жалел, что не выгорел его расчёт на пустяковое осуждение за кражу лошадей!
На допросах мастерски уходил в сторону, вроде бы ненароком сводя ответы к воспоминаниям о своей харбинской жизни, намёкам на существующие в Маньчжурии связи. На следователей, искавших в действиях Ленкова и его подручных «политику», это действовало соответственно, поэтому Бизин снова и снова кудахтал про шансоньетку Сашеньку Островскую и её двоюродную сестру – пассию атамана Семёнова Машу-цыганку. Параллельно старикан изыскивал возможность повлиять на следствие со стороны.
