– Это точно… – неопределенно ответил Аносов и подумал, что Гоха Бурдинский, похоже, рад такому исходу встречи, да и выражается как-то двусмысленно, насчет понятливости Кости.
– Не, я не понял, чево он снялся-то? – недовольно и обеспокоенно пробубнил Письменнов. – Шашку оставил… А?
– Шашку он Петру Афанасьевичу задарил! – вставил Наум Тащенко, кося пьяненькими глазками.
– Хы, да мало ли… Почуял чево-то и наладился, – махнул рукой Бурдинский. Внимательно посмотрел на Аносова и, припав к его уху, зашептал: – Ты не унывай, Афанасьич, есть и другие места… Отсюдова двинем в столовку Фильки-Медведя… Могет и там быть…
Тем временем Тащенко и Письменнов уже поднимали наполненные до краев граненые стаканчики-стопки.
– Давай, ребята, за нас, партизан!
– Вы гуляйте, – сказал Аносов Письменнову, – а у меня сегодня важная встреча через час, больше выпивать не могу…
– Да ладно, никто не неволит, – отмахнулся Бурдинский, быстро опрокидывая стаканчик. – Хрен с ним, с Коськой! В другой раз возьмём!
Он раскатисто захохотал, поглядывая на Тащенко. Тот, улыбаясь, кивнул. Аносов пристально посмотрел на компанию за столом, попрощался и скрылся за пологом-занавеской, захватив с собой шашку Ленкова.
– Загадочный-то какой… – буркнул вслед Бурдинский. – Давай, мужики, ещё по одной чеплажке!
Графинчик быстро опустел.
Тут как раз подоспел Алешка с бутылкой. Письменнов выматерил «адъютанта» за долгое отсутствие, но за стол посадил. Прикончили под щедрую закуску да наваристый борщ и доставленную бутылку.
Однако компании выпитого показалось мало.
– Ибрагим! – заорал Бурдинский. – Тащи графин!
– Нэту болшэ! – отрезал хозяин забегаловки. – Дэнги давай, Турсун винополка сбэгат.
Партизанская братва смущённо поглядела друг на друга. В карманах было пусто.
– Херня, други! Двинули щас же к Фильке Притупову, на новый базар! – стукнул по столу кулаком окосевший Бурдинский. – Угостит нас, никуда не денется! Я-то знаю!
– Вперед, орлы! – скомандовал размякший командир дивизиона, и вся четвёрка вывалилась из ибрагимовской харчевни.
Действительно, Филька-Медведь оказался на угощение не прижимистым. Выставил на стол добрую закуску и литр разведённого китайского спирта. Добавили хорошо!
Тащенко, с каждым глотком становясь угрюмей и задиристей, неожиданно схватил за грудки «адъютанта» Письменнова – чуть живого от выпитого Алёшку.
– Задушу, гад! Нашего Костю хотели с Аносовым взять! Врёшь, не возьмёшь!
С грохотом полетела на пол посуда, захрустели под ногами разбитые стаканы и фаянсовая тарелка.
– Но-ка, но-ка! – Письменнов оторвал от парня озверевшего Тащенко. – Охолони, Наум! Чего на Лёшку поднялся? Ты, ежели такой защитничек Костин выискался, со мною отношения выясняй, чёрт тебя дери! Ишь, враз мурло твоё бандитское прорезалось!
– Тише, мать вашу! – замахал руками Бурдинский, выпучив глаза на Алёшку. – Чеши отседова, парень, а то, хер его знат, чево из Наума, язви его, ишо полезет! Давай, давай!
– Сказали тебе, уходи! – бросил вспотевший Письменнов, удерживая матерящегося и брызгающего слюной Тащенко.
– О-хо-хо! Чо деется! Партизанские командиры, называтся! – на шум в углу появился хозяин – Филипп Притупов.
– Ёшкин кот, посуды-то побили! От вас и угощай! А ну-ка, выметайтесь подобру-поздорову! А ты, Егорша, штобы мне за урон заплатил, долго ждать не буду, сдам вас, фулюганов, в милицию! От-то попаритеся в кутузке!
– Ладно, не гунди, Филя! Заплачу на неделе, – поднялся Бурдинский, помогая Письменнову выволочить уже притихшего Наума на улицу. В большом помещении столовки на шум-гам внимания почти что и не обратили, только малолетний Ваня Куйдин, притуповский работник, следом за партизанами на улицу вышел, проводил глазами до угла.
– Чёрт с имя! – хлопнул Бурдинский Тащенко по плечу. – Айда, ребяты, ко мне! В спокойствии почаевничаем, а то голова от шуму гудит!
Вывалились на Благовещенскую, подались вниз к Амурской, завернули по ней налево и неспешно попылили в сторону Нарсоба. Надвигался тёплый майский вечер, навстречу неторопливо шли люди, сторонясь пьяной ватаги.
– Гриха! Своих не узнаёшь?! – завопил вдруг Бурдинский, растопыривая руки навстречу тёмноволосому крепкому мужчине, переходящему Амурскую на углу Корейской. – Глянь, ребяты, Гриха Баранов! Гриха, это мы! Али заважничал в своей милиции?!
– А, што?! Кака милиция? – встрепенулся сонно тащившийся Наум.
– Чево забздел-то? Наш это, наш, – успокоил его Письменнов. – Баранов Гришка…
Бывший партизанский командир Григорий Баранов ныне служил в Чите военкомом полуэскадрона конной милиции.
– Наши, маккавеевские, завсегда бравые, – покровительственно похлопал Григория по плечу Бурдинский. – А чо, Гриха, ноне в большие милицейские начальники выбился, старых друзей замечать не желашь?
– Будет тебе, Егор Ильич! – засмеялся Баранов. – Идёте компанией, чего мешать…
– Во! А ты, паря, в нашу компашку и вступай! – снова хлопнул его по плечу Бурдинский. – Со вступительным взносом! Ты теперя – большая шишка, так што, давай, веди друзей в ресторан! А чо – и вправду? Ты, Гриха, ни раза меня в ресторан не приглашал…
– Отметить встречу я не против, но в карманах, братцы, только мелочь бренчит. А потом… – Баранов посерьезнел. – Я, товарищи, считаю, что нам, красным партизанам, гулять в ресторанах неприлично…
– Эва! Неприлично! Ну, ты и загнул! – захохотал Бурдинский. – Скажи – кишка тонка! Нам в ресторанах кланяться должны. Вот этими руками, – Бурдинский посуровел лицом, поднося к лицу Баранова два сжатых кулака, – этими самыми мы, Гриха, добыли полну победу! Не так?
– Ну, до полной ещё далече, – недовольно отстранился Баранов.
– Ладно, не хочешь в ресторан – пошли в пивной бар. Тута через квартал, в подвальчике. Отличное место, я вам скажу! Бравая пивнуха! Пошли! – крепко схватил Баранова за руку. – Пива-то бутылку ты сможешь выпить? Не боись, худая жисть, за пиво я уплачу! Впе-р-рёд!
Зашли в пивной бар – полуподвальное темное помещение на Амурской улице неподалеку от здания Народного собрания ДВР.
Бурдинский заказал дюжину пива и большой графин с водкой. Баранов налил себе стакан пенистого напитка, отпил глоток.
– Чево ты губы мочишь! На! – Бурдинский поставил перед ним полный стакан водки. – Пей, угощаю!
– Нет, водку пить не буду.
– Мать твою в коромысло! Какой жа ты партизан, дери тебя черти?! С товарищами выпить не хочешь!..
– Здорово, Григорий! Поклон доброй компании!
У стола возникла гибкая фигура восемнадцатилетнего паренька – Афанасия Ульзутуева, двоюродного брата Баранова. Проживал он на станции Дарасун, видимо, с поезда и шёл. В Читу Афанасий приезжал часто, но останавливался не у Барановых, а по старому знакомству – на квартире Петра Афанасьевича Аносова.
