Закончив допрос свидетелей на зимовье Внукова, Васильев поспешил дальше, в расположенную за хребтом деревушку Мухор-Кондуй, куда, со слов хозяина зимовья, 10 мая, незадолго до известия на зимовье об убийстве, ехали из Читы двое крестьян. Про одного из них Внуков знал, что захребетный он, из этой самой деревни, Николаем Косиненко кличут вроде бы.
В Мухор-Кондуе оба новых свидетеля оказались на месте, в доме этого самого Николая Костиненко – так правильно звучала его фамилия, при этом являясь лишь половинкой: полностью он звался Костиненко-Косточкиным Николаем Федоровичем, тридцати восьми лет. Имел четверых детей и свой промысел – занимался обделкой, то есть обжигом древесного угля, ещё гнал деготь.
Вторым был приезжий – девятнадцатилетний Николай Соколов, житель Читы, приехавший на охоту, а попутно – купить сена или дров. Посодействовать ему в этом обещал знакомец – Костиненко, появившийся накануне с двумя сыновьями, восьми и четырнадцати лет, в Чите. Возвращаясь из Читы домой, он и взял с собой младшего тезку – Соколова.
Показания обоих мало чем отличались друг от друга. Но, как свидетель, Соколов понравился Васильеву больше: привел массу подробностей, оказался наблюдательнее Костиненко, более словоохотливым. Показания содержали любопытные подробности.
Когда Соколов и Костиненко подъехали под хребет, то на 33-й версте нагнали четырех неизвестных, которые, заметив их, свернули с дороги влево, в лес.
Костиненко затруднился описать неизвестных, мямлил что-то невнятное, а Соколов показал, что один из встреченных был в защитной шинели и шапке, высокого роста, тонкий, другой – среднего роста, с рыжей маленькой бородой, одетый в серую, под вид шинели, одежду и черную шапку. Остальных двух Соколов за деревьями разглядеть не успел.
– Версты четыре ещё проехали, как встретилась тележка, запряженная светло-серой лошадью. Трое ехали… У одного, что сзади сидел, в желтом некрытом полушубке, еще карабинка за плечами была… Так мы и доехали до Мухор-Кондуя, – заключил Соколов. – Стрельбы никакой не слышали. Здесь я переночевал у Костиненко, а потом, поутру, мы собрались насчёт сена. Не успели отъехать, как встретился раненый в ногу человек. Именно тот, который кучерил на серой лошади, встретившейся нам на тридцать седьмой версте. Он тут и нанял Костиненко отвести его на озеро Цынтур или Сантур, где, дескать, остались его товарищи на охоте. Одет был в ичиги из брезента или унты. Я толком не разглядел, но во что-то серое. И в серой гимнастерке был, а ружья у него не было… Попросил у меня полушубок, чтобы съездить за товарищами. Предполагал он вернуться сегодня, часам к десяти дня…
– Что-то не видать, – невесело усмехнулся Васильев и повернулся к притихшему в углу Костиненко-Косточкину. – Куда ты раненого увёз?
– Так я туды, куды он просил, его и повёз. Но никого там не было. А потом этот ранетый встретил знакомого бурята, куды-то его с запиской услал, а сам и остался на озере…
Милиционеры выехали на дорогу, направляясь к указанному озеру. Ехать долго не пришлось: по дороге навстречу, ведя в поводьях двух лошадей, шли трое. Это оказались Роман Мациевский, Константин Гребнев и Станислав Козер. Самый главный свидетель трагедии наконец-то нашелся!
4
ИЗ ПРОТОКОЛА ОПРОСА:
«1922 года Мая 12 дня пос. Мухор-Кондуй Беклемишевской волости. Я, Пом. Н-ка Уездной Милиции Васильев по сему делу опрашивал гр. КОЗЕР Станислава Францевича, 32 лет, из мещан Варшавской губ., чл. РКП(б), холост, окончил ремесленное училище, прож. Чита-I, Татарская ул., дом Гучева, № 13, служащий правительственных учреждений.
… Во вторник вечером решили ехать обратно, а Мациевский и Гребнев предлагали остаться до субботы, так как охота идет удачно, но мы не согласились. В среду утром запрягли коня, чтобы ехать домой. Тогда Мациевский и Гребнев заявили, что так как мы уезжаем, они поедут на озеро Цынтур, а мы поехали в город.
Когда мы доехали до 44-й версты, то остановились. Там протекает как раз речка Монгой. Я предложил Анохину и Крылову: приготовьте и попейте чаю, а я пойду еще немного пострелять. Я убил одну утку и вернулся обратно. Они уже чаю попили. Попив чаю, я запряг лошадь, и мы выехали на тракт. Оружие у нас все было спрятано под сеном, только у Крылова была карабинка за плечом, и возле меня лежало мое ружье, а у Анохина был маузер, заряженный десятью патронами. По дороге мы встречали крестьян, но никто нам абсолютно ничего не говорил.
Когда доехали до 33-й версты, то я сидел за кучера, Крылов сидел с левой стороны, Анохин – с правой, откуда в нас потом стреляли. Ехали мы шагом, и никто ни о чем не думал. Вдруг в один голос раздался крик: „Стой!“ Мы оглянулись и увидели трех мужчин с винтовками на прицел. Лица у них были обвязаны белыми платками с прорезом для глаз. На всех были серые полушубки, этого же цвета брюки и сапоги, уже вытертые, нечищеные.
Как только крикнули „Стой!“, одновременно раздался залп из трех винтовок, мы все свалились по левую сторону телеги, а конь остановился. Анохин упал среди нас и не шевелился, очевидно, был мертв, а Крылов снял с себя карабинчик, а я стащил ружье… Крылов стал с колеса целиться в них, а я стал – с облучка.
Тут раздался второй залп, вместе с выстрелом Крылова. После чего Крылов стал стонать и свалился на бок. В это же время я произвел выстрел из одного ствола в того, который целился в меня, и уже собирался вновь стрелять, но после моего выстрела конь рванул с места, побежал по тракту и вскоре свернул влево в лес. Я заметил, что тот, в которого я стрелял, упал в кусты. Или я его ранил, или же прятался. В это время я уже остался на чистом тракту.
Я тогда залег за Анохина и хотел из другого ствола стрелять в того, который, как я заметил, стоял за деревом и целился в меня из винтовки, тут снова раздались выстрелы, но, возможно, пули попадали в Анохина. Тогда я бросился влево, в лес, и тут раздались два выстрела, и я почувствовал, что ранен в ногу.
Я тогда стал бежать по лесу зигзагами. Отбежал шагов в тридцать и зацепил двухстволкой за куст и оставил ее там. Пробежав еще шагов двадцать, я задохся, тогда я с себя сбросил полушубок, пробежал так шагов пятьсот – шестьсот. Я подумал, что Крылов, наверное, ранен, и стал прислушиваться, будут ли его добивать, но никаких выстрелов не слыхал. Потом пошел дальше быстрым шагом приблизительно с версту. Когда мне стало тяжело, я снял ботинки, ноги обмотал портянками, завязал и побежал налево наискосок к ближайшему зимовью. Показался вскоре тракт, вижу, едет двое крестьян, один из них мальчишка лет 13. Они подъезжают против меня, я вышел, остановил и спросил, не видели они там убитых. Крестьянин ответил: да, видел. Когда крестьянин проезжал зимовье на 39-й версте, то на это зимовье я не хотел зайти, боясь, что тут могут быть связи с бандитами, а мальчишка слез и зашел туда. Сразу же выскочил крестьянин и закричал, чтоб я вернулся. Затем с мальчишкой из зимовья вышел еще один.
Подошел я к нему и спросил, что ему нужно. Он ответил, что сам ничего не видел, а вот мальчишка говорит, что там лежат двое убитых в сапогах и шубах, один в черной и другой в желтой шубе. Я спросил, кто здесь хозяин. Один, молодой, лет 23-х, ответил, что хозяин. Я попросил у них коня, чтобы съездить или в Читу, или в Красный Мыс известить милиции, но они ответили, что кони устали, но завтра, сказал молодой, указав на второго, вот этот едет в город, и мне, говорит, надо ехать за дровами. Поэтому лошади дать не могут.
