Лукьянов угрюмо глядел на Ленкова.
– Здорово, Тимофей! – весело сказал Костя.
– Ну, здорово, коль не шутишь.
– Да и пошучу – с тебя не убудет! – отозвался Ленков, ловко скидывая добротный полушубок на руки Бориске. – Колотун, братцы, на дворе! Вроде не Крещенье ишшо, а ишь, как заворачиват!
Он сел к столу, взял услужливо налитый до краев стакан, мелкими глоточками отпил треть.
– Маньчжурского розлива, чую, спиртишко! Эх-ха!
Посмотрел со смешинкой в глазах на Лукьянова.
– Чо не пьешь? Брезгуешь? Забудь! Ты теперь в нашей компании, так што, не тушуйся, Тимофей! Мы с тобой, паря, друг друга поймем. Бью и трясу я принципиально буржуев и коммерсантов, торговцев и прочих толстосумов, которых мы с тобой в Гражданскую не добили. Сам же видишь, сколь этой публики понавылазило! Вот мы им и задаем жару! Так што… Дело полезное и справедливое. А тому, кто бедствует, – сам первый завсегда помогу. Иль не так? – Уставился Лукьянову прямо в глаза, не мигая. – Ты бедствовал – тебе помогли, так и любой тебе скажет. Бориска! – Повернул голову в сторону припавшего к миске со студнем Багрова. – Правильно говорю, по-партейному?
– Угу-м.
– Во! Ладно, жри… Его, Тимофей, многие годы впроголодь держали. Но я и Бориску вытащил из полного беспросвета. Одел-обул со своего плеча. А почему? Потому как Бориска – славный и героический красный пулеметчик и почти все свое здоровье оставил на поле сражения с беляцкой нечистью! Так, Бориска?
Тот кивнул, засовывая в рот пригоршню капусты.
– Вот почему, Тимофей, не по мне эта нонешняя жисть! Но намеренье мое одно: так жить, как мне хочется! И тебя приглашаю с собой за лучшей долей!
– Какая же она лучшая, ежели все украдкой да тайком, пули ожидая… – скривился, подав наконец голос, Лукьянов.
– Эва, паря! – воскликнул Ленков. – А япошки и семеновская шатия-братия нам, што, цветочки дарили да чоколадом потчевали?
– Хы-ы, чоколадом! – покачал головой, осклабясь, Бориска. Пробовал он один раз эту диковину – горько!
– А потом, я вот што тебе, Тимофей, скажу, – Ленков доверительно наклонился к Лукьянову, жарко дыша чесночным духом. – Придет оно, наше время!
Недоверчиво посмотрел на него Лукьянов. Какое время? О чем он? Хотя… Во многом прав, прав Ленков. И потом… Будет – не будет такое время, а его больной жене и девчонкам щи с мясом и бидон молока сегодня нужны. И где он возьмет все это на нищенское жалованье в тридцать целковых, из которых выдают ежемесячно только половину, потому как бюджет Республики – что тришкин кафтан, прореха на прорехе?..
Ленков продолжал ему что-то втолковывать, тыкал стаканом со спиртом в лукьяновскую стопку… Что-то орали друг другу раскрасневшиеся от выпитого бандиты.
Тимофей опрокинул очередную стопку, хрустнул луком, отщипнул от духмяного калача.
– Ты, это… – сказал он хрипло Ленкову, – …спрашивал давече насчет нагана…
Так родился предатель-оборотень Тимофей Лукьянов, а красный партизанский командир и честный милиционер молодой Дальневосточной республики с такой же фамилией умер.
В тот вечер Лукьянов дал Ленкову «на подержание» – вроде как во временное пользование – новехонький револьвер кольт, насыпал горку патронов. Еще один револьвер – системы Нагана, получил Мишка Самойлов, который, по приказанию Ленкова, сразу же с Тимофеем и расплатился: двумя золотыми кольцами, каждое – с тремя рубиновыми вставками.
Немного погодя Лукьянов наведет бандитов на ограбление китайских торговцев, державших магазин на Софийской улице, потом сообщит, лелея тайную надежду на бандитский крах: де, хорошо можно поживиться, совершив налет на квартиры Главного правительственного инспектора Нармилиции Колесниченко и начальника городской милиции Сержанта.
На китайцев ленковцы вскоре нападут, и это сойдет им с рук. А на квартиры милицейских начальников – не рискнут. Какая там пожива – шишки-то оба большие, да из большевичков! Идейные пока. Да и милицанерское начальство щипать – себе дороже. Всех собак спустят! Сподручнее оборотистых жидов да мартышек трясти. И безопаснее по нонешним временам – финкачи и стволы у энтой денежной публики – большая редкость.
2
Цупко, прямо с заручения, не утерпев, в ту же ночь кинулся к Бизину. Забыл даже, переполненный всеми впечатлениями, и про оставленных в попиковском сарае лошадей. А еще Филю-Кабана распирало, как опару при избытке дрожжей, горделивое самодовольство. Как же, ведь это он, а не кто-то, другой узрел сыскаря! Обросшие волосней сардельки Филиных пальцев снова и снова непроизвольно сжимались от неутихающего возбуждения. Это он, он, Филипп Цупко, и в сам-деле устроил «фурор» оглушительного разоблачения Хряка. А такого наслаждения, какое получил от участия в расправе над попавшим в западню агентом, да-ав-но-о не испытывал! Ох, с каким сладострастием месил Филя кулаками тело этого змея, как смачно вбивал носки и каблуки сапог сыскарю под ребра!.. А еще намеревался на зарученье в валенках оттправиться! Валенком пинать – толку-то!..
Ох и не терпелось Филе дражайшему Алексею Андреичу поведать о своих величайших заслугах перед всей братией.
Впрочем, а кому еще обо всем и расскажешь-то? Костя, когда с Хряком разделались, спровадил милицейского начальничка под приглядом, а сам куда-то подался с Мишкой-хохленком, подхватив любительниц частушек. Ить, поблядун жеребячий! Как куды – так, давай, Филя, вперед иди, обсмотри все!.. А как с бабами поважаться – куды с добром! Тут уж Филя ему не напарник – завсегда отошлет!
Да и хрен с ним! Пущай женско мясо потискат – ишшо и неизвестно, сколь така лафа катить будет…
Выветривая на ночном морозе последний хмель, Филипп шустро шагал из Кузнечных рядов на Новые места. Изрядна дорожка-то! Нескоро добрался до Жуковского сада, потом – по Уссурийской, особо не выпячиваясь под тусклыми и редкими фонарями, потом за Бульварной полез на косогор в темные улочки.
Когда, кое-как достучавшись до Бизина, наконец-то уселся, переводя дух, в душной комнатушке, мерно тикающие ходики, с нарисованной на жестяном циферблате аляповатой картинкой – край леса, поле в стогах и змейка синей речки, – показывали четвертый час утра.
Ляксей Андреич выслушал сумбурный Филин рассказ, долго и дотошно выпытывал все подробности, особливо насчет поведения Лукьянова и Кости. Все опасения Цупко – де, спалит их милицейский начальник – отмел.
– Не трусь, Филя, – успокоил, тихонько засмеявшись, Бизин. – Без риска удачи-фарта не бывает! А милицейский начальничек, этот самый Лукьянов, Филя, нам послужит, помяни мое слово! Раз сребренники взял – послужит!.. Ну а, что сыскаря засек – хвалю! И в прорубь его спровадили правильно! Теперь все застолье кровью повязано, особенно этот начальничек… А кровавая связка, Филипп, – самая надежная. Она – как клятва, недаром кровное братство существует…
Доверяться правильности такого вывода Цупко не стал. Вслух ничего старому мудрецу не сказал, но, ковыляя от Бизина к себе в ограду, подумал, что, могет, оно конешно, Андреич и прав. Он человек ученый, вона, каку жисть прожил, да тока одно дело клятвой обменяться на собственной крови, а друго совсем – в чужой крови уделаться… А с другого бока, – чево они воопче, энти клятвы? Херня!.. Блажь…
