Потом с Федором Ложкиным притопал чинный и торжественный Бориска Багров, преисполненный важности от приглашения, перебиваемой нетерпением поскорее добраться до жратвы. И сытый, при виде разносолов, он готов был трескать без устали. Рядом с тридцатидевятилетним Ложкиным, заросшим по глаза пегой бородой верзилой, невысокий, отоспавшийся на мягкой перине и отъевшийся Багров казался моложе своих неполных семнадцати годков.
К семи часам с гармошкой под мышкой ввалился хмельной Мишка-Хохленок. Тут же, в сенях, развернул меха и громко заорал:
А-а, держите меня, люди,
Холостой я до сих пор.
Дайте девку мне на блюде,
А не то снесу забор!
Собравшиеся в сенях мужики ржали, но Мишка тут не задержался, прошмыгнул в дом, забазлал свои частушки там:
Ой, лю-ли, стоит береза,
А на ней – один листок.
Вы не лейте, девки, слезы,
Что я всех обнять не мог!
Вскоре появились шмыгающий носом Михаил Жеребцов и затянутый в ремни Шурка Милославский, притаранившие четыре бутылки засургученной водки «Чуринская». Одну бутылку тут же, по очереди прикладываясь к горлышку, осушили Сарсатский, Гаврилов, Долгарев и двое подошедших. Подальше от греха отослали в избу с оставшимися тремя бутылками озябшего Алеху.
В начале восьмого часа процокали к воротам копыта – приехал Тимофей Лукьянов. Яшка тут же кинулся в избу, крикнул Алеху.
Широко улыбающийся Сарсатский, раскинув руки, двинулся с крыльца к показавшемуся в калитке Лукьянову.
– Тимофей Лукич! Заждалися! Проходите! Яха, прибери коня товарища Лукьянова…
Пока Алеха знакомил своего начальника с невестой, ее помощницами, подошли еще несколько гостей, в том числе и Гроховские. Мишка Долгарь вызвал из избы Самойлова – встречать полюбовницу, Ленку Курносую. Оставив Лукьянова на попечение Нюрки, вышел во двор, накинув ватную тужурку, и Сарсатский – принимал поздравления.
– Алексей! – послышалось от ворот. В проеме калитки стояли Харбинец и незнакомый Сарсатскому высокий и могучий парень.
– Друг ты мой Николаша! – осклабился Алеха, поспешил к гостю, крепко сжал в объятиях. Отстранил Харбинца на вытянутых руках, шутливо покачал головой. – Запаздываете! Никак ты, Николаша, часы потерял!
– И часы не потерял, и со своим старым знакомым нагрянул. Знакомься, Леха. – Он мотнул головой в сторону высокого молодца. – Северьян Хряк. Мы с ем в одной камере владивостокской тюрьмы вшей кормили! Занесла в Читу судьбинушка!
Сарсатский пожал сильную руку.
– Будем знакомы, молодец. Алеха я, Сарсатский. В милиции служу.
– Северьян. От Николая наслышан.
– Давай, Леха, – перебил Харбинец, – веди к невесте. Гостинцы вручим!
– Ну, ежели гостинцы! – заржал Сарсатский и повел обоих в дом. В сенках уже никого не было. Только тяжелый махорочный дух, особо ощутимый в морозном воздухе, наполнял темноту. Нашарив дверную скобу, Алеха дернул двери на себя, и все трое ввалились в тепло, окутанные белым облаком.
– Нюра! Нюра! – весело закричал Алеха. – Давай сюда! Подарки выдают!
К дверям сгрудились все находившиеся в доме бабы, с любопытством разглядывая привалившегося к косяку Северьяна. Алеха потянул Нюрку за руку вперед.
– Вот она кака! – с напускным восхищением заахал Харбинец. – Северьян, погляди-ка, ай да красавица! Ну, Леха, подвезло тебе, подлецу!
Под хохот баб Северьян шагнул вперед, вытаскивая из-за пазухи сверток. Развернул – шаль узорчатая, камчатая.
– Это тебе, красавица, от нас! – Накинул Нюрке на плечи подарок. Смех стих – от бабьей завидучести. А хозяйка же зарумянилась, счастливо глянула на Алеху, потом на Северьяна. Да так откровенно, что даже Алеха заметил.
– А это, друг ты мой Алеха, тебе! – Харбинец вынул из кармана серебряный портсигар и, взяв Сарсатского за запястье правой руки, с хлопком впечатал ему в ладонь подарок.
– Це-це-це! Богато! – восхищенно поцокал языком Мишка-Хохленок и встряхнул гармошку:
Коля-Коля дрова колет,
Коля в клеточку кладет.
Коля шмару поджидает,
Она вечером придет!
Алеха растроганно посмотрел на Харбинца. Потом повернулся к Нюрке, оглядел ее с головы до ног.
– Прям, царевна! – засмеялся Харбинцу, избегая глазами Северьяна. И хлопнул зажатым в правой руке порсигаром по левой ладони. – А чо это мы тута стоим? За стол! За стол! Анюта! Рассаживай гостей дорогих!
Рассадка, как понял Северьян, была заранее оговорена – в центре стола, напротив виновников торжества оставались пустовать два венских стула. «Ленкова ждет!» – догадался Северьян. Тревожное предчувствие окатило сердце, но тут же унеслось, как ветерком подхваченное…
Алеха Сарсатский и Анна Тайнишек успели переодеться в дальней комнате и теперь выглядели по-праздничному.
На Нюрке – муслиновое белое платье в мелкий розовый цветочек, заколотое на груди блестящей брошкой с разноцветными стекляшками, к волосам пристроены белая прозрачная вуалетка и такая же белая бумажная роза.
Алеха сменил гимнастерку на белую рипсовую рубаху с отложным воротничком, который он выправил поверх черного пиджака. На левом лацкане красовалась, как и у Анны, бумажная роза.
– От-так парочка, лебедь да гагарочка! – поощрительно засмеялись за столом. – Чистые господа!
А Мишка-хохленок снова растянул меха гармошки:
Песня вся, песня вся,
Песня кончилася.
Взял девчонку за ручонку,
Она скорчилася!
И гуляночка пошла-поехала. Под смех и шутки выбрали посаженых отца-мать. Завертелось!
2
Помня инструкции Бизина, Ленков к застолью не торопился. Выпить и погулять он любил, но, набирая власть и следуя советам Бизина за стаканом не гнаться, убеждался, – прав старый хрыч, должен быть атаман несхожим с рядовой шушерой.
Отправив Бориску к Ложкину с наказом, чтобы его не ждали, садились за столы, Ленков остался в доме Попикова. Застелив стол чистой тряпкой и водрузив на нее маленькую пузатую масленку, разобрал, вычистил и тщательно смазал изрядно потертый кольт, загнал в гнезда барабана шесть желтых латунных патронов. С другой стороны столешницы за всем этим наблюдала Шурочка, подперев упругую щеку гладкой, оголенной до плеча рукою.
– Ты никак снова на службу собираешься? – проговорила она тягуче, когда Костя затворил щечки револьверного барабана, последний раз провел по оружию тряпкой, поднялся и привычно сунул кольт в карман полушубка.
– Еще не знаю, – многозначительно ответил Ленков. – Если будет посыльный…
– Что-то Василий Петрович глаз не кажет, – вспомнила сожителя Шурочка.
– А чо, соскучилась? – ревниво спросил Костя.
