Через двадцать самых напряженных минут в моей жизни на улице воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь звоном в ушах и звуками, которые издавали мои солдаты — кого-то рвало, кто-то чертыхался или обменивался впечатлениями о свежей стычке, перекраивая ее на свой манер. Я перевязал Тони руку, проверил, целы ли остальные, после чего мы пошли назад той же дорогой. Через час мы добрались до железнодорожной станции, охранявшейся нашими войсками, и тут нас вконец развезло. А вечером нам доставили почту — впервые за шесть недель.
Меня ожидали шесть писем от отца и только одно от Саванны. В тусклом свете я начал читать:
Дорогой Джон!
Я пишу это письмо на кухонном столе, сражаясь с каждой буквой, потому что не знаю, как выговорить то, в чем должна признаться. Мне очень хочется поговорить с тобой лично, но это невозможно, поэтому сижу с мокрыми щеками и с трудом подбираю слова, надеясь, что ты простишь меня за то, что я сейчас напишу.
У вас сейчас очень тяжелый период. Я пытаюсь не думать о войне, но теленовости и газеты пестрят военными репортажами и фотографиями, и меня не отпускает страх. Зная, что твоя часть находится в самой гуще событий, я смотрю новости и перелистываю прессу, пытаясь угадать, где ты и как ты. Каждую ночь я молюсь, чтобы ты вернулся домой целым и невредимым, и всегда буду молиться о тебе. Нас с тобой связывало прекрасное чувство, и я не хочу, чтобы ты об этом забывал. Еще я не хочу, чтобы ты хоть на миг усомнился в том, что твоя любовь была взаимной. Ты редкий и замечательный человек, Джон. Я страстно полюбила тебя, но больше того — встреча с тобой открыла мне, что такое настоящая любовь. Два с половиной года я смот — рела на красавицу луну в первый день полнолуния, вспоминая, как хорошо нам было вдвоем. Я помню, как заговорила с тобой в первый вечер знакомства и почувствовала, словно знаю тебя всю жизнь. Я помню ночь, когда мы занимались любовью. Я всегда буду радоваться, что у нас с тобой все это было. Для меня это значит, что наши души соединены навеки.
Я помню все. Когда закрываю глаза, то вижу твое лицо. Когда иду, мне кажется, ты держишь меня за руку. Эти чувства никуда не делись, но если раньше они приносили радость, то теперь причиняют лишь боль. Я понимаю, почему ты остался в армии, и уважаю твое решение, но мы оба знаем, что после этого в наших отношениях многое изменилось. Хуже того, мы сами изменились. Может, слишком долго были в разлуке или мы и вправду из разного теста, не знаю. После каждой ссоры я корила себя за несдержанность. Каким-то образом, продолжая любить друг друга, мы потеряли ту магическую связь, которая удерживала нас вместе.
Извинения здесь бесполезны, но, пожалуйста, поверь — я не хотела влюбляться в другого. Если даже я не вполне понимаю, как это произошло, как ожидать понимания от тебя? Я и не жду, но во имя милых, светлых воспоминаний не хочу и не могу лгать тебе. Ложь умалит и унизит все, что между нами было, и я решила сказать правду, хотя и знаю — ты сочтешь, что тебя предали.
Я пойму, если ты никогда не заговоришь со мной снова, пойму, если скажешь, что ненавидишь меня. Иногда я и сама себя ненавижу — за это письмо, например. Глядя в зеркало, я вижу женщину, которая не заслуживает любви. Клянусь, это правда.
Может, ты не захочешь этого слышать, но знай — ты всегда будешь в моем сердце. Ты занимаешь там особое место, где пребудешь до конца моих дней, и никогда это место не будет отдано никому другому. Ты герой и джентльмен, ты добр и честен, и ты первый мужчина, которого я полюбила по-настоящему, и так будет всегда, что бы ни готовило мне будущее. Любовь к тебе сделала мою жизнь лучше.
Прости меня. Саванна.
ЧАСТЬ III
Глава 16
Она влюбилась в другого.
Я понял это, еще не дочитав письма, и все вокруг словно застыло. Первым побуждением было грохнуть кулаком в стену, но я лишь судорожно смял письмо и отшвырнул его прочь. В тот момент я был взбешен как никогда. Меня не только предали; казалось, Саванна вдребезги разбила все самое дорогое для меня в этом мире. Я возненавидел ее и того безымянного, безликого мужчину, который похитил ее у меня. В моем воображении возникали картины, что я с ним сделаю, если когда-нибудь встречу, и сцены были не из приятных.
В то же время мне ужасно хотелось с ней поговорить. Я решил немедленно лететь домой или по крайней мере позвонить Саванне. Порой я был не в силах поверить письму. Оставалось подождать всего девять месяцев — разве это срок после почти трех лет?
Но я никуда не поехал и не позвонил. Я не ответил на письмо и больше не получал вестей от Саванны. Я поднял смятый листок, расправил его и разгладил, положил обратно в конверт и с тех пор носил с собой, словно полученное в бою ранение. Я превратился в образцового солдата, ища убежища в единственном реальном для меня мире. Я вызывался на любое задание, которое считалось опасным, почти не разговаривал ни с кем в моем отделении и лишь некоторое время спустя научился подавлять непреодолимое желание чуть что нажимать на спусковой крючок во время патрулирования. Я никому не доверял в городах, и хотя там обошлось без несчастных случаев, как в армии любят называть гибель гражданских лиц, я солгал бы, сказав, что был терпелив и мягок с иракцами любого сорта. Я почти не спал, но восприятие лишь обострилось. По иронии судьбы, только смертельный риск заглушал мою любовную тоску и сознание, что нашим отношениям пришел конец.
Военная фортуна тоже девушка непостоянная. Меньше чем через месяц после получения мною письма Багдад пал. Краткий многообещающий успешный период вскоре начал сменяться неразберихой и беспорядками, по мере того как шли недели и месяцы. Войны, видите ли, мало отличаются друг от друга: в конце концов все сводится к борьбе конкурирующих интересов. Однако это открытие не сделало жизнь легче. После падения Багдада каждому из моих людей досталась роль полицейского и судьи. Будучи солдатами, мы не были к этому готовы.
Сейчас легко рассуждать задним умом, как нам следовало поступать, но в боевой обстановке и в реальном времени решения не всегда находятся сразу. Не раз к нам подходили гражданские и жаловались, что такой-то украл ту или иную вещь или совершил то или иное преступление, и просили помощи. Это не входило в наши обязанности. Мы находились в Багдаде для поддержания хотя бы видимости порядка, что в основном означало убивать повстанцев, покушавшихся, кстати, не только на американских солдат, но и на своих же мирных жителей. У местных не хватало сил справиться с головорезами самостоятельно. Процесс установления порядка протекал медленно и тяжело даже в тех районах, где царило скорее спокойствие, чем хаос. Тем временем начались беспорядки в других городах, и нас перебросили туда восстанавливать спокойствие. Мы зачищали от повстанцев очередной населенный пункт, но у нас не хватало солдат, чтобы установить в городе контроль и поддерживать порядок, и вскоре после нашего ухода там снова объявлялись мятежники. Мои солдаты лишь хмыкали при виде столь непродолжительного эффекта наших усилий, хотя и держали недовольство при себе.
