Я не мог понять, как это произошло: только что я безмерно любил Саванну, а мгновением позже мы ссоримся не на жизнь, а на смерть. Меня бесили ее хитроумные уловки, однако я не мог разобраться в подлинной причине своей ярости. Мы с отцом не особенно близки, можно даже сказать, я его почти не знаю. Так почему я вышел из себя и до сих пор киплю от злости?
«Потому что, — сказал мне неслышный тоненький голосок, может оказаться, что Саванна права».
Впрочем, все это не имело значения. Ну, есть у отца синдром или нет у него синдрома, что это меняет? Почему она присвоила себе право лезть в чужую жизнь?
Я ехал все дальше и дальше, то вскипая гневом, то остывая и ненадолго допуская, что Саванна права. Заехав Тиму локтем по носу, я почувствовал непонятное облегчение, что вообще ни в какие ворота не лезло. Но какого черта он на меня попер? Жаль, локтем в морду досталось не кому-нибудь другому из нападавших. И вообще, не я начал драку.
А Саванна… Завтра надо ехать извиняться. Она искренне верит в свою гипотезу и пыталась помочь, как умеет. Может, она права и я просто не желаю видеть очевидного? Ее предположение многое объясняет…
Но как она отреагирует на то, что я сделал с Тимом? Они старые друзья, и даже если я битый час буду клясться, что это случайность, станет ли она слушать? А уж если принять во внимание двух других слегка помятых строителей… Саванна знала, что я солдат, но теперь, увидев малую часть того, что означает быть солдатом, не изменит ли она своего отношения ко мне?
Когда я, порядком поблуждав, добрался домой, было уже за полночь. Я вошел в темный дом, осторожно заглянул в папину «берлогу» и прошел к себе. Конечно, отец уже спал: он ложился всегда в одно и то же время. Человек, который живет по раз навсегда заведенному порядку, как сказала Саванна.
Я бросился на кровать, зная, что не засну, и мечтая начать вечер заново, стой минуты, когда Саванна протянула мне книгу. У меня уже не было сил думать об отце, Саванне или сломанном носе Тима, однако всю ночь я лежал, глядя в потолок, не в силах отделаться от невеселых мыслей.
Утром я поднялся, услышав, как отец возится на кухне. С вечера я не переодевался, но знал, что отец не заметит.
— Доброе утро, пап, — сказал я.
— Привет, Джон, — ответил он. — Хочешь позавтракать?
— Да, — сказал я. — Кофе есть?
— В кофейнике.
Я налил себе кофе. Пока отец кашеварил, я смотрел на газетные заголовки, зная, что отец сначала прочтет первую полосу, а потом метеорологический прогноз, пропуская спортивную страницу и новости общественной жизни. Человек заведенного порядка.
— Как прошел вечер? — спросил я.
— Как всегда, — сказал он. Я не удивился, когда папа ничего не спросил в ответ. Бекон уже шкворчал на сковороде. Отец потыкал лопаточкой омлет, повернулся ко мне, и я уже знал, что он скажет.
— Не мог бы ты положить хлеб в тостер?
Папа ушел на работу ровно в семь тридцать пять.
Проводив его, я нехотя просмотрел газету и без интереса почитал новости, не представляя, что делать дальше. У меня не было желания кататься на доске и вообще выходить из дому. Я уже подумывал по новой залечь в кровать и немного поспать, когда услышал шум подъезжающей машины. Я решил, что это разносчик объявлений — нам часто опускали в ящик бумажки с предложением прочистить стоки или избавиться от плесени с помощью моечной машины, — и удивился, когда в дверь постучали.
Открыв, я застыл на месте от неожиданности — на пороге стоял Тим. Переступив с ноги на ногу, он сказал:
— Привет, Джон. Время еще раннее, но, может, ты позволишь мне войти?
Широкая полоска медицинского пластыря пересекала его переносицу, вокруг слегка заплывших глаз были темные круги.
— Да, конечно. — Я отступил, пропуская его, все еще не в силах поверить в то, что вижу.
Тим Уэддон прошел в гостиную.
— Я уж думал, никогда не найду твой дом, — улыбнулся он. — Когда тебя подвозил, было темно, и я плохо запомнил дорогу. Два раза мимо проехал, пока нашел.
В руке он держал небольшой бумажный пакет.
— Хочешь кофе? — спросил я, придя в себя. — В кофейнике еще хватит на одну чашку.
— Нет, спасибо. Я провел на ногах большую часть ночи и лучше обойдусь без кофеина. Вернусь — залягу спать.
Я неуверенно начал:
— Слушай, насчет вчерашнего… Извини, я, это… не хотел…
Тим успокаивающе взмахнул руками:
— Все нормально. Я знаю, это была случайность. Мне тоже следовало думать. Надо было хватать одного из тех парней.
Я посмотрел на него:
— Болит?
— Терпимо, — отмахнулся он. — Обычная малоприятная ночь в приемном покое. Пока дождешься врача, пока он позвонит специалисту, чтобы пришел меня осмотреть… Но хирург уверяет, что нос будет как новый. Может остаться небольшая горбинка, но это добавит мне суровой мужественности.
Я принужденно улыбнулся, но на душе было скверно.
— Еще раз извини.
— Принимаю твои извинения, — сказал Тим. — И признателен тебе за них. Но я не поэтому приехал. — Он кивком показал на диван: — Можно я сяду? Голова кружится.
Я присел на край шезлонга, поставив локти на колени и склонившись вперед. Тим опустился на диван, невольно поморщившись при неловком движении. Пакет он положил рядом.
— Я хотел поговорить с тобой о Саванне, — начал он. — И о том, что произошло вчера вечером.
Произнесенное вслух, ее имя всколыхнуло во мне неприятные воспоминания, и я отвел глаза.
— Ты знаешь, что мы жили рядом и вместе выросли? — спросил Тим и, не дождавшись ответа, продолжил: — Вчерa в больнице мы с ней долго говорили. В результате я решил приехать просить тебя не сердиться на Саванну. Она сознает, что совершила ошибку и не имела права ставить диагноз твоему отцу. В этом ты абсолютно прав.
— Почему же тогда она сама не приехала?
— Сейчас она на стройке. Кто-то должен руководить, пока я не оклемаюсь. Да и не знает она, что я к тебе поехал…
Я покачал головой:
— Никак не пойму, с чего я так озверел.
— Просто тебя возмутило услышанное, — тихо ответил Тим. — Я чувствовал то же самое, когда кто-то начинал говорить о моем брате Алане. У него аутизм.
Я поднял глаза:
— Алан — твой брат?
— Да, а что? Саванна тебе рассказала?..
— В общих чертах, — ответил я, вспомнив рассказ Саванны о старшем брате Алана, который был настолько терпелив с больным ребенком, что это определило для нее выбор профессии.
Тим потрогал припухлость под глазами и поморщился.
— Чтоб ты знал, — продолжал он, — я с тобой солидарен. Это не ее дело, и я ей прямо об этом сказал. Помнишь, я говорил, что иногда она бывает очень наивной? Вот как раз такой случай. Она хочет помогать людям, а результат получается обратным.
