Я уже стоял в дверях, когда услышал, что в гостиную вошел Джозеф.
– Отец, ты не против, если я поеду с тобой?
– Нет, конечно.
По пути Джозеф смотрел в окно и почти не проронил ни слова. Он много лет не был в старом доме и теперь откровенно наслаждался видами, пока мы катили по обсаженной деревьями дороге. Нью-Йорк – красивый город, и Джозеф уже считал его своим домом, но он, видимо, просто позабыл, как прекрасны наши долины.
Я припарковался на своем обычном месте. Когда мы вышли из машины, Джозеф на мгновение замер. В ярких лучах солнца старый дом буквально сверкал. Через несколько часов сюда приедут Анна, Лесли и Джейн, чтобы переодеться к свадьбе. Мы решили, что торжественная процессия двинется от самого крыльца. Разглядывая окна второго этажа, я тщетно воображал последние мгновения перед началом, когда гости уже расселись в ожидании выхода жениха и невесты.
Я стряхнул с себя задумчивость и увидел, что Джозеф идет к тенту. Он шагал, сунув руки в карманы и оглядываясь по сторонам. У входа под навес он остановился и посмотрел на меня, ожидая, когда я подойду.
Мы миновали навес и розарий и вошли в дом. Джозеф не выражал никаких эмоций, но я чувствовал, что он находится под впечатлением точно так же, как Лесли и Анна. Закончив обход, Джозеф задал несколько вопросов – что, как и кто, – но тут приехал Макдоналд, и сын снова замолчал.
– И каково твое мнение? – спросил я.
Джозеф не ответил, но на его губах появилась легкая улыбка.
– Честно говоря, – признал он наконец, – поверить не могу, что ты это сделал.
Я вспомнил, как выглядел дом всего несколько дней назад, и рассеянно отозвался:
– Да уж…
Джозеф покачал головой.
– Я говорю не только об этом, – сказал он, делая широкий жест. – Речь о маме.
Джозеф помолчал, а затем продолжил:
– В прошлом году, когда мама приехала ко мне, она была расстроена, как никогда в жизни. Она заплакала, едва только вышла из самолета. Ты это знал?
Выражение моего лица было достаточно красноречиво. Джозеф сунул руки в карманы и взглянул вдаль, не решаясь встретиться со мной взглядом.
– Мама сказала, что ты не должен видеть ее такой, поэтому дома она старается сдерживаться. Но вдали от тебя… наверное, у нее просто закончились силы. – Сын помолчал. – Только вообрази: я жду ее в аэропорту, а она сходит с трапа с таким видом, как будто вернулась с похорон. Конечно, я каждый день по роду своих занятий имею дело с человеческим горем, но когда речь идет о собственной матери…
Я предпочел промолчать.
– В тот день мы разговаривали до глубокой ночи. Она плакала и рассказывала о том, что происходит между вами. Надо сказать, я на тебя разозлился. Не только потому, что ты забыл про годовщину, но и вообще. Да, ты исправно содержал семью, как оно и положено, но при этом не желал делать некоторые очевидные вещи. Я сказал маме, что если она так несчастлива, то, может быть, лучше жить одной.
Я не знал, что и сказать.
– Она прекрасная женщина, отец, – продолжал Джозеф, – и я устал видеть ее расстроенной. Потом она, конечно, оправилась, по крайней мере отчасти, но при мысли о возвращении у нее начиналась паника. Мама невероятно грустила, когда об этом заходила речь, поэтому я наконец предложил ей остаться в Нью-Йорке со мной. Сначала я думал, что она согласится, но потом мама сказала что не может. Что она нужна тебе.
У меня перехватило дыхание.
– Когда ты попросил помощи, сначала мне вообще было неохота иметь с тобой дело. Я даже не особенно рвался домой на выходные… Но вчера вечером… – Он покачал головой и вздохнул. – Ты бы слышал ее. Мама безостановочно говорила о тебе. О том, какой ты замечательный и как здорово вы ладите в последнее время. А потом я увидел, как вы целовались на веранде…
Джозеф взглянул на меня так, как будто видел впервые в жизни; на его лице промелькнула тень недоверия.
– Ты это сделал, отец. Не знаю как, но сделал. Я в жизни не видел маму такой счастливой.
Петерсон и Макдоналд приехали вовремя и, как и обещали, не задержали меня надолго. Я оставил наверху то, что привез с собой, а по
пути домой мы с Джозефом заехали в бюро проката за смокингами – для него и для Ноя. Я высадил сына у дома, а сам направился в Крик-Сайд.
Ной сидел в кресле у окна, залитый лучами вечернего солнца. Когда он обернулся, по его грустному лицу я понял, что лебедь так и не появился.
– Здравствуйте, Ной.
– Привет, Уилсон, – прошептал тот.
Ной выглядел совсем опустошенным, морщины на его лице как будто сделались еще глубже за ночь.
– Как поживаете?
– Могло быть и лучше. Хотя, конечно, могло быть и хуже.
Он через силу улыбнулся.
– Вы готовы?
– Да. Готов.
Сидя в машине, Ной не упомянул о лебеде. Он смотрел в окно, как и Джозеф, и я оставил старика наедине с его мыслями. Тем не менее мое предвкушение праздника росло. Мне не терпелось показать ему, что мы сделали; я ожидал, что Ной будет в таком же восторге, как и остальные.
Странно, но, выйдя из машины, тот не проявил никаких эмоций. Он огляделся и слабо пожал плечами:
– По-моему, ты сказал, что тут все привели в порядок.
Я решил, что ослышался.
– Так и есть.
– Где?
– Везде. Идемте, я покажу вам сад.
Ной покачал головой:
– Мне и отсюда прекрасно видно. Он выглядит в точности как всегда.
– Видели бы вы его неделю назад! – возмущенно отозвался я. – Он же полностью зарос! А дом…
Ной ухмыльнулся, и я замолк.
– Один-ноль, – сказал он, подмигнув. – Пойдем. Покажи, что вы сделали.
Мы обошли дом, сад и вернулись на террасу. У нас оставался еще час. Затем нам следовало переодеться. Джозеф прибыл уже в смокинге, за ним через несколько минут появились Анна, Лесли и Джейн – прямо из парикмахерской. Девочки буквально витали в облаках, когда вышли из машины. Опередив Джейн, они быстро исчезли наверху.
Жена задержалась; глаза у нее блеснули при виде удаляющихся дочерей.
– Учти, – заявила она, – Кит не должен видеть Анну заранее, поэтому не пускай его наверх.
– Не пущу, – пообещал я.
– Вообще никого не пускай. Это будет сюрприз.
Я поднял два пальца:
– Только через мой труп.
– Тебя это тоже касается, папа.
– Понял.
– Волнуешься? – спросила Джейн.
– Немного.
– Я тоже. Трудно поверить, что наша маленькая дочка уже совсем взрослая и сегодня она выходит замуж.
