Девушка взглянула строптиво, отчужденно:
– Зачем искушаешь?
Теперь изумился я:
– Да чем же?!
– Про красоту мою говоришь, сердце тревожишь мирским. А я с миром рассталась, еще когда совсем маленькой была. Умерли родители – нас с братом монастырские пригрели. Другой жизни мы не знаем и не хотим. Знаешь, как гордится Гедеон, что его «лесным хозяином» сделали!
– А что это такое? – спросил я с искренним любопытством.
– Думаешь, чем здешняя братия кормится? – вопросом на вопрос ответила Анюта. – Своим собственным хозяйством и промыслом. Под церковью Иоанна Предтечи стоит водокачка, которая дает в монастырь воду. Верстах в двух, на хуторе Маслиха, что по реке Сатису, – большое молочное хозяйство. Саровский лес велик, обширен, простирается на много верст кругом! Монахи заготавливают бревна для строек, рубят дрова, на покосах трудятся, собирают грибы и ягоды. Запасов потом хватает на целый год. Присмотр за всеми угодьями и монахами, что в лесу работают, ведет Гедеон, оттого и называется «лесным хозяином».
– А в Дивееве тоже так? – спросил я.
– Конечно, – кивнула Анюта. – Сестры все сами делают. У каждого свое послушание. Вот и у меня будет – после пострига. Хорошо бы тоже к лесу определили, как брата. Для меня лес – дом родной!
– Погоди-ка, – спохватился я, – но ведь если монастырь закроют, никакого пострига не будет.
«Тогда у тебя начнется совсем другая жизнь, – так и хотелось мне сказать. – Ты не будешь больше носить этот черный платок, который тебя старит и уродует. Ты станешь обычной девушкой, которая ищет в жизни счастья, а не обречена на вечное девство. Выйдешь замуж, нарожаешь детей – и забудешь своего небесного жениха, которому все мало невест!»
Я не был религиозен. Но и святотатцем не был. Мне просто казалось ужасным отнимать у таких молоденьких, красивых девушек, как Анюта, радости жизни, любви!
– Опять искушаешь? – вдруг воскликнула она гневно, словно бы услышала мои мысли. – При монастыре, без монастыря – святой постриг жив будет. Матушка-игуменья никуда от монастыря не денется, она и в мирской избе схимницей останется. Еще в старые времена, рассказывали, монахинь должно было жить в монастыре определенное число, однако желающих отрешиться от мира было всегда больше, вот их и постригали сверх того числа, тайным постригом. И со мной так же случится. Тайно постриженные носят новое имя негласно и не имеют права на мантию – их постригают в полумантию
[68]. А как до сорока лет доживут, то и в мантию постригают. Может, и со мной так произойдет, Бог даст.
В голосе Анюты звучал истовый восторг. Я слушал ее, жалея, как жалел бы сестру. В самом деле – я ощущал некое духовное родство с ней. Чудилось, будто тень Лизы следует рядом со мной…
Именно тень, потому что Анюта, при всей ее красоте и несомненном магическом даре, была всего лишь бледным подобием Лизы!
Стоило мне так подумать, как Анюта искоса быстро взглянула на меня, и мне показалось, что в глазах ее блеснули слезы.
Она умолкла… Уже не первый раз я замечал, что, стоило мне подумать о Лизе, как Анюта мрачнеет.
Может быть, я что-то брякнул вслух? Нет, конечно, скорее всего, Анюта и в самом деле слышала мои мысли. Но что может быть обидного для Анюты, если я думаю о своей жене?
И внезапно я понял, что. Девушка не зря говорила об искушении. Я ведь ее и в самом деле искушал… совершенно безотчетно. Искушал тем, что признавал за ней право жить другой жизнью, а не той, к которой она привыкла и которую считала единственно возможной для себя. Я не считал себя писаным красавцем, однако рядом с Лизой привык быть гордым своей мужской, не столько магической, сколько вполне естественной силой. Видимо, Анюта чувствовала во мне то, чего не знала раньше, обитая среди людей, служащих Богу, принесших себя в жертву ему, остающихся мужчинами только внешне… Анюту искушало именно то, на что она сознательно закрывала глаза: иная сторона жизни, совсем иная! А обижало ее то, что она безошибочно почувствовала: мой к ней интерес ограничен этой почти братской жалостью, поскольку я всецело поглощен своей женой и другие женщины могут быть для меня только сестрами… во Христе или по жизни, да как угодно!
Я не обольщался: Анюта вовсе не возмечтала о невозможном по отношению ко мне – пожалуй, в своей невинности она и не понимала, о чем тут можно мечтать! – но женственность, еще не подавленная монашеством, о котором Анюта грезила, эта мирская женственность безотчетно бунтовала в ней, томила душу и надрывала сердце.
Что я мог сделать? Что я мог сказать?..
Ничего.
Мы повернули назад, к дому. Впрочем, я хотел еще раз пройти мимо часовенки, некогда воздвигнутой над местом изначального упокоения святого Серафима Саровского. Подойдя к ней, я взглянул на Анюту, как бы желая спросить, что она думает относительно той моей идеи, которую я изложил Гедеону и Матвееву, однако Анюта задумчиво смотрела на небольшую красивую церковку с голубым куполом.
– Мощи батюшки нашего Серафима нынче там хранятся, – тихо сказала она, – это церковь Живоносного источника.
Я еще раз окинул взглядом часовенку и эту церковь с таким красивым названием, оценил ее расположение, очень удобное для нашего замысла, – и подумал, что надо пустить в ход все мои силы, только бы уговорить Матвеева и Гедеона этим замыслом проникнуться!
Как сказал бы Бокий, цель оправдывает средства. А впрочем, неизвестно, что сказал бы он, если бы узнал: я ни одной минуты не собирался исполнять его приказание и привозить саровский артефакт в Спецотдел!
От волнения при этой мысли у меня даже руки похолодели. Я стиснул их в кулаки и, чтобы унять расходившуюся фантазию, спросил Анюту, почему церковь так называется – Живоносный источник.
Анюта показала на полустертую, поблекшую от времени икону над входом в церковь и объяснила, что эта икона зовется Богоматерь Живоносный источник. Оказывается, в незапамятные времена близ города Константинополя находилась роща, посвященная Пресвятой Богородице. В этой роще слабо пробивался источник, за давностью лет заросший кустарником и затянутый тиной. Воин по имени Лев Маркелл встретил в этом месте заблудившегося, изнемогающего от жажды слепца, захотел ему помочь – и вдруг услышал голос Богородицы, повелевающей найти заросший источник и помазать тиной глаза слепому. Когда Лев Маркелл исполнил повеление, слепой немедленно прозрел. А Богоматерь предсказала Маркеллу, что он сделается императором, что и сбылось вскорости.
За этим рассказом мы и вернулись в дом Гедеона.
