– Неужто руку поднимут на святую братию? – растерянно спросил Гедеон.
Матвеев только вздохнул, взглянув на него с сожалением:
– Спроси об этом патриарха Тихона.
– Или самого святого, – подхватила Анюта. – Неужто забыл, как тогда в двадцатом году все косточки праведника перебирали да на бумажке описывали?
– Эх, согрешил перед ним отец Маркеллин, – горестно вздохнул Гедеон. – Говорил ему архиепископ Зиновий, чтобы выкрал святые останки да скрылся с ними на Кавказ, а он отказался. Дескать, столько лет он состоит гробным монахом при святых мощах, столько видел от них чудес, что уверен: преподобный наш батюшка себя в обиду не даст. Теперь его, за этот отказ, гробным к мощам Марка-молчальника перевели. Вместо него отец Киприан за святыми косточками приглядывает.
– Ну что же, – задумчиво проговорила Анюта, – чудес отец Маркеллин и впрямь немало видывал. Вот ножные косточки праведника Саровского, как известно, облачены в туфли парчовые, и туфли эти иногда оказывались в песке, так что приходилось их обтирать.
– Архиепископ Зиновий дело говорил, – сказал я решительно. – Единственный способ не дать увезти мощи батюшки Серафима в Москву или в Пензу – это и в самом деле выкрасть их. Однако удачный момент упущен, сейчас это трудней будет устроить, чем раньше. Поэтому, прежде чем действовать, нужно все хорошо обдумать.
– Как же ты их выкрадешь? – уставился на меня Гедеон. – Мыслимо ли такое?!
– Кругом нагнано красноармейцев, милиции! Как заметят исчезновение, погоня такая будет, что не уйдешь, – подхватил Матвеев.
Я не стал скрывать, что кое-какие планы у меня имелись. В дорогу я взял с собой заметки Артемьева и не раз перечитывал их – так часто, что многие страницы знал наизусть. Например, вот эту, о часовенке, которая стояла неподалеку от южного фасада Успенского собора в Сарове:
«Она воздвигнута над местом первоначального упокоения святого. Незадолго до того, как преставиться, он сам указал место своего будущего погребения – рядом с могилой схимонаха Марка-молчальника. Так его потому прозвали, что говорил он крайне редко. Если о чем спрашивали, то писал ответы углем на стене или палочкой на песке. За то его и называли Марк-молчальник. Только немногие из монашеской братии удостаивались его беседы, среди них был и батюшка наш, Саровский Святой. Он считал схимонаха Марка своим наставником, поэтому просил похоронить себя рядом с ним. И даже камень сам принес и рядом с его могилой положил. Так он в земле и покоится до сих пор, Марк-молчальник. В старинные времена все саровские церкви были подземными ходами соединены, и гробные монахи уверяют, будто святые хаживают друг к другу…»
Я, осторожно подбирая слова, изложил то, что считал нужным сделать.
Анюта растерянно взглянула на меня, но тотчас вновь опустила ресницы.
Гедеон и Матвеев посмотрели друг на друга, потом уставились на меня. Лица их вытянулись, глаза округлились от изумления.
Так… Понятно. Одобрения мой план у них не встретил.
– А вы что предлагаете? – спросил я не без раздражения.
Эти двое снова переглянулись.
– Так ведь головы полетят… – нерешительно пробормотал Матвеев.
– Если хорошо все продумать и аккуратно сделать, никто ничего не заподозрит, – ответил я. – И все головы на плечах останутся.
Опять воцарилось молчание.
– Святотатство это, – выдавил, наконец, Гедеон. – Сущее святотатство! Грех!
– Святотатство и грех – это то, что завтра приезжие губернские партийные чиновники сотворят, – резко ответил я. – Желаете посмотреть, как святые останки на ваших глазах бросят в костер или на потеху «обновленцам» увезут?
Гедеон встрепенулся было возмущенно, однако глянул на угрюмо задумавшегося Матвеева – и ничего не сказал.
Они боялись. То ли и впрямь святотатства боялись, то ли так сильно рисковать не хотели…
– Ладно, – сказал я и поднялся из-за стола. – Вы подумайте над тем, что я сказал. Если сами чего-то еще сообразите, расскажете. До вечера у нас время есть, но потом уже поздно будет. А я пока пойду поищу, где ночевать буду.
– Как это где? – недовольно проговорил Гедеон. – Здесь и заночуешь. Коли мы на такое дело решимся, надо поближе друг к дружке держаться, да от властей лучше оставаться в стороне. Не набегаешься, чай, за тобой в странноприимный дом! Довольно с нас, что дядя Коля, по должности своей, должен там поселиться, чтобы с прочим начальством рядом быть. А тебе у нас хорошо будет.
– Согласен, – кивнул я. – Останусь. Но сейчас все равно хочу пройтись, осмотреться в Сарове. А вам втроем надо мое предложение обдумать.
– Пускай вдвоем думают, – выскользнула из-за стола Анюта. – Я с тобой пойду.
Она сунула ноги в валеночки с галошами, какие здесь носили в оттепель и распутицу все местные жители. Набросила кожушок и накинула на голову платок, мигом состаривший ее лет на десять. Я надел сапоги, накинул свой тулупчик. И мы с Анютой, спустившись с крыльца, неспешно пошли по городку.
Белоруссия, Масюковщина, 1941 год
Лагерь номер 352 «Масюковщина» для советских военнопленных был организован в августе сорок первого возле деревни, которая так и называлась – Масюковщина. Находилась она неподалеку от Минска. Некогда на этом месте располагался военный городок кавалерийской части на девять с половиной тысяч военнослужащих. При наступлении фашисты ее сильно разбомбили, из тридцати сохранилась двадцать одна казарма, практически все из которых были в полуразрушенном состоянии. В них и расселяли военнопленных, которых доставляли с самых разных участков советско-германского фронта. В самой большой казарме устроили так называемый лазарет, в котором, впрочем, больных и раненых не лечили, а помогали им умирать.
Лагерь обнесли тремя рядами колючей проволоки, укрепленной на трехметровых бетонных столбах, и обтянули электрическими проводами, по которым ночами пропускали ток. На вышках размещались пулеметчики, лагерь по периметру патрулировали автоматчики с собаками. Всего охрана включала 135 человек – 15 внешних постов, 29 внутренних.
В каждом бараке помещалось по четыреста-пятьсот человек, разделенных по национальному признаку. Были бараки русских, украинцев, евреев, выходцев из Средней Азии или Кавказа. Тех, кто попадал в плен без документов и не мог подтвердить ни свое имя, ни воинское звание, ни национальность, держали отдельно. Когда таких пленных становилось слишком много, их расстреливали, отведя недалеко от лагеря: или на кладбище в соседней деревеньке Гнилище, или поставив на край ближайшего оврага, или просто заставив лечь в придорожную канаву.
Ромашов и Андреянов, которые были взяты в плен без документов, попали как раз в этот барак. И здесь, в «Масюковщине», долгая дорога в лагерь, которая раньше казалась непрекращающимся ужасом, стала вспоминаться им чуть ли не как увеселительная прогулка!
