Из записок Грозы
В сентябре 1926 года Артемьев сообщил, что в верхах принято решение о закрытии Саровского и Дивеевского монастырей, поскольку они являются истинным центром распространения религиозных предрассудков. Что и говорить – в день памяти преподобного Серафима Святого (1 августа по новому стилю, 19 июля по старому), когда в Сарове проходили торжественные богослужения, там собралось до десяти-одиннадцати тысяч человек! Сводки ОГПУ сообщали: «Настроение верующих приподнятое. Состав их на 50 процентов интеллигенции разного толка, остальные темного городского и крестьянского населения. Были паломники, которые из Киева пришли пешком. В течение лета в Саровской пустыни
[60] побывали до тридцати епископов, и все они служили. Посещаемость монастыря паломниками в этом году более многочисленна в сравнении с предыдущими тремя годами».
Тогда мы с Бокием впервые услышали о существовании такого мощного священного артефакта, как останки Саровского Святого. Напоминаю, что об участии Артемьева во вскрытии его мощей в 1920 году я узнал только после смерти моего старинного врага, а в то время он был еще жив, хотя и оставалось ему недолго.
Артемьев настаивал на том, что Спецотдел должен завладеть мощами праведника еще до того, как монастырь закроют. Бокий не мог приказать просто передать их в Спецотдел: какова бы ни была специфика деятельности такой нестандартной структуры, как наша, Глеб Иванович должен был действовать прежде всего в интересах ОГПУ
[61], как в эти годы стала называться организация, к которой принадлежал Спецотдел. Дзержинский, который был дружен и с Артемьевым, и с Бокием, который очень им доверял, 26 июля умер, а пришедший ему на смену Менжинский больше прислушивался к мнению руководителя 6-го (антирелигиозного) секретного отдела ОГПУ – Евгения Александровича Тучкова.
Тучков проводил линию на установление полного правительственного контроля над церковными структурами. Именно ему принадлежала идея «шпионской организации церковников»: в жертву этой идее был принесен патриарх Тихон
[62]. Обвинение в «сношении с иностранными государствами или их отдельными представителями с целью склонения их к вооруженному вмешательству в дела Республики, объявлению ей войны или организации военной экспедиции» не оставляло никакой надежды на милосердие суда…
Тучков проводил огромную работу по расколу православной церкви на различные течения. Особенно благоволил он к обновленцам. Они проповедовали полную поддержку нового режима, заменяли прежних архиереев и видных попов своими сторонниками.
Пензенские обновленцы страстно мечтали заполучить святые мощи из Сарова. Тучков предпочел бы выставить их в Страстном монастыре в Москве. Еще в 1922 году этот монастырь был захвачен обновленцами; вдобавок часть его была превращена в общежитие Коммунистического университета трудящихся Востока. Тучков мечтал устроить там Центральный антирелигиозный музей Союза безбожников СССР и уже заранее подбирал для него экспонаты.
Он был достаточно хитер и прекрасно понимал, что мощи Саровского Святого, побывав в руках обновленцев, будут для основной массы верующих осквернены и утратят часть своей священной силы.
Однако Артемьев пытался убедить Бокия любой ценой, пусть даже пойдя на открытый конфликт с Тучковым, завладеть мощами Саровского Святого. Он опасался, что, сделавшись музейным экспонатом, они окончательно утратят свою удивительную магическую силу и рано или поздно будут уничтожены. Именно тогда он сказал Бокию те слова, которые меня поразили: «Даже если для вас мощи Серафима Саровского – только лишь еще один экспонат для вашей кунсткамеры, вы должны сделать все, чтобы они не пропали! Может быть, когда-нибудь история помянет вас добрым словом только за это!»
Это был сильный довод, однако он не вполне убедил Бокия, который все же не хотел ссориться с Тучковым. Он тянул время, тянул… и внезапно вызвал меня к себе, чтобы сообщить: мне предстоит отправиться в Саров. Конфискация мощей назначена на апрель 1927 года. Я должен прибыть туда неофициально, среди многочисленных паломников, которые, конечно, не пропустят такого события. Однако сначала мне следует завершить некоторые срочные служебные дела и провести инструктаж у шифровальщиков в Орловском военном округе.
Я пробыл в Орле две недели. За это время произошли два события.
Умер Артемьев.
Бокий «привязал» к себе Лизу.
Ему помог Александр Богданов, который был одержим идеями изменения человеческого организма с помощью переливания крови. Слово «изменения» Богданов понимал очень широко.
Вернуть молодость.
Вылечить болезнь.
Создать между людьми нерасторжимую связь…
В то время, когда я находился в одной из воинских частей Орловского округа, Лиза была насильно увезена в недавно открывшуюся клинику Богданова при его Институте, усыплена – и между ней и Бокием произвели обменное переливание крови. Они стали опытным материалом для идеи-фикс Богданова – «физиологического коллективизма сочеловеков».
Он был убежден, что способен изменить сознание людей с помощью новой формы единства: ведь обновленная кровь влияет на мозг, потому что при одновременном переливании у двух людей на время возникает единая кровеносная система. Богданов мечтал преобразовать сознание населения Советской России – так же, как мечтал об этом Артемьев.
Странно и чудовищно: оба этих убежденных большевика, отдавшие жизнь борьбе за идеи коммунизма и создание новой России, не верили в то, что народ может осознанно и по доброй воле принять идеи коммунизма. Богданов не сомневался, что для этого необходимо с помощью обменной гемотрансфузии создать коллективное сознание. Артемьев отдавал первенство массовому гипнозу. В конце концов методики Артемьева оказались более реально воплощаемыми – и вошли в обиход обработки сознания жителей Советской России.
Бокий знал, что дни Артемьева сочтены, и поэтому опасался утратить контроль надо мной, когда рухнет зависимость Лизы от нашего врага. Не знаю, пытался ли он требовать у Артемьева, чтобы тот внушил Лизе зависимость от Бокия. Вряд ли! Бокий очень болезненно относился к неоспоримому гипнотическому таланту Артемьева. Поэтому он решил пойти дальше.
