– Наши партийные собрания должны доводить массы до экстаза, – провозгласил он однажды. В это время в его кабинете находились Артемьев и я. – В экстатическом состоянии люди будут легче поддаваться сеансам массового гипноза, за которые так ратует товарищ Артемьев, но для проведения которых ему нужны радиоприборы, являющиеся делом далекого будущего
[49], особенно в наших деревнях. Крестьянство продолжает оставаться мелкобуржуазной средой. Чтобы ускорить овладение коммунистической идеи массами, мы должны ввести в обиход сельскохозяйственных артелей, коммун и товариществ по совместной обработке земли обязательное участие в партийных собраниях-радениях. Во время радений в сектах Святой Дух вселяется в тело руководителя секты, и прихожане этому безусловно верят, а потому слушаются его и поклоняются ему. Советские люди должны верить, что в тело партийного руководителя каждой ячейки вселяется во время собрания тот или иной руководитель страны, начиная от товарища Ленина!
Артемьев, видимо, принял это за неудачную шутку и с усмешкой возразил, что столь талантливых ораторов, как Ленин, найдется немного, а может быть, не найдется ни одного. Однако Бокий заявил, что дело тут вовсе не в ораторском искусстве, а в раскрепощенности сознания. И рассказал о «дачных коммунах», которые устраивал в загородном доме какой-то его приятель и где сам Бокий лично присутствовал. Туда собирались беспартийные, но особо доверенные лица, мужчины и женщины: вместе мылись в общей бане, много пили, а потом пускались в настоящие оргии, предаваясь свальному греху, который, по уверению Бокия, был у хлыстов одним из средств достичь полного единства со Святым Духом. Руководитель собрания-радения в это время зачитывал постановления правительства или цитировал выдержки из статей Ленина и других партийных руководителей.
Мы с Артемьевым невольно переглянулись. Брезгливое изумление этой чушью, которую совершенно серьезно провозглашал новый руководитель Спецотдела, даже объединило на мгновение нас, непримиримых врагов!
– Вы мне не верите? – воскликнул Бокий обиженно. – А зря! Я нарочно пригласил на одно из этих собраний самых легкомысленных и недалеких особ женского пола, которых только мог отыскать среди наших сотрудниц. И на другой день они с легкостью цитировали на память именно те фрагменты из передовиц «Правды», которые я им зачитывал в то время, как они радели и находились в состоянии плотского экстаза. Право, Виктор Степанович, спросите хоть у своей дочери, если не верите мне!
В первую минуту Артемьев, похоже, не вполне понял смысла этих слов, потому что стоял молча и недвижимо.
– Что? – наконец прохрипел он. – Моя дочь? Марианна? Марианна была там?!..
В следующее мгновение он вперил взгляд своих черных глаз в Бокия, простер руку с растопыренными пальцами и начал медленно сжимать их.
И тогда я впервые увидел, как Артемьев умеет убивать… без всякой помощи оружия!
Бокий забился, хватаясь за горло, разевая рот, как человек, которого душат. Но в то же время я видел, что Артемьев не приближается к нему.
Лицо Бокия побагровело, глаза полезли из орбит. Артемьев поднял руку – и Бокий буквально воспарил над своим стулом, по-прежнему хватаясь за горло, словно пытаясь разжать стиснувшую его удавку.
Однако ему нельзя было отказать в присутствии духа! Одна рука скользнула в карман пиджака, Бокий выхватил «наган», направил его на Артемьева и почти нажал на спуск, когда я веером «бросил огонь» в них обоих.
Артемьев с криком прижал руки к обожженному лицу и отпрянул, скорчившись. Бокий грохнулся на пол, выронил оружие и тоже закрыл руками глаза, со свистом и хрипом втягивая ртом воздух. Я от слабости чуть не упал, однако навалился на стол и кое-как удержался на ногах.
От разлетевшихся искр загорелись шторы, вспыхнули бумаги, лежавшие на столе. Запахло дымом.
– Пожар! – крикнул Артемьев, с трудом поднимаясь, но все еще не в силах отвести руки от лица.
Его голос услышали в коридоре. Вбежали люди. Среди них был Павел Мец. Кто-то бросился гасить огонь, а он завопил:
– Это Гроза! Вяжите его! И глаза, глаза!..
О моих способностях знали. Я был скручен, голову замотали чьей-то рубахой. Я не потерял сознание, но и не мог сопротивляться – слишком много сил истратил на «веерный огонь».
Разбирался в этой истории лично Дзержинский. Бокий получил взыскание по партийной линии за то, что своими сомнительными экспериментами дискредитирует нравственные основы строителей нового общества. Артемьев получил аналогичное взыскание за несдержанность и неумение разделять личные чувства и интересы партии.
– Тем более, – было сказано ему, – что твоя дочь и без «дачной коммуны» товарища Бокия дает основания к суровому осуждению.
Дзержинский, видимо из дружеского отношения к Артемьеву, выразился достаточно деликатно, потому что поведение Марианны было, конечно, непристойным. Само собой, Артемьев знал обо всем этом, однако поделать ничего не мог. Хотя Марианна якшалась с кем попало, среди ее любовников оказались и люди, которым Артемьеву приходилось подчиняться по службе. Будь его воля, он отправил бы ее в тюрьму, но тут как раз воля была не его.
Артемьев, я уже говорил, был странный, противоречивый человек. Он подписал бы дочери приговор, однако применить свои гипнотические способности против нее не мог! Исправить Марианну он был не в силах. Влияние внушения всегда ограничено каким-то отрезком времени, и, выйдя из-под влияния гипнотизера, человек возвращается к собственному «я». Гипнотизеру требуется слишком много сил, чтобы держать его под постоянным контролем, он израсходует себя очень быстро, ни на что другое его просто не останется. А Артемьев не мог позволить себе тратить свой дар на такое ничтожное существо, каким он считал свою дочь. В этом смысле для него куда важней было держать на «коротком поводке» Лизу! Кроме того, он укреплял психику Ленина, Дзержинского, Троцкого, Сталина… В общем, ему было не до Марианны.
Артемьев также не мог заставить другого человека принять какие-то карательные меры по отношению к ней. Насколько мне известно, сам Ленин принудил его в свое время дать клятву, что он никогда не направит свой оккультный дар против товарищей по партии и по НКВД, если это не будет сделано в интересах самой партии или самого НКВД.
Думаю, тот случай в Сарове был первым, когда Артемьев нарушил эту клятву… Ну и второй раз он сорвался в кабинете Бокия, который ударил его по самому больному месту. Конечно, потом рассудок одержал верх, Артемьев понял, что чуть не убил своего партийного товарища, и, по сути дела, он должен быть мне благодарен, однако… однако все же не мог простить мне того, что я его остановил.
Того же самого не мог простить мне и Бокий. Пожалуй, он был бы очень не прочь под самым что ни на есть благовидным предлогом – спасение собственной жизни! – избавиться от своего заместителя, который превосходил его по всем статьям, а главное, обладал оккультными способностями, которых у него самого не было!
