– Ты меня о чем-то спрашивала? – напомнила Ольга.
– Нет, я тебе рассказывала про нашего участкового и этого, как его… квартиранта… вот и все.
Тамара скрылась на кухне.
– Ах да, про переливание крови мы говорили, – пробормотала ей вслед Ольга.
– А это что такое?! – удивилась Женя.
– Ну, например, если один человек был ранен и из его раны вытекло много крови, то немножечко берут у другого человека, здорового и сильного, – он называется донор, – и переливают раненому, чтобы он выздоровел, – объяснила Ольга.
– Значит, у них получается как бы одна кровь? – нахмурившись от мыслительных усилий, спросила Женя.
– Ну да, примерно так.
– Они делаются как бы родственники? – допытывалась девочка.
– Ну, наверное, немножко, – засмеялась Ольга.
– А если Сашку ранят, а я ему дам свою кровь, мы будем еще больше родственники, чем сейчас? – не унималась Женя.
– Господи, помилуй! – испугалась Ольга. – С чего это Сашеньку должны ранить?!
– Да я просто так спросила, – отмахнулась Женя. – Пошли руки мыть, Сашка.
Они убежали в ванную, а Ольга смотрела им вслед.
Надо же, как привязались друг к другу ребятишки! Считают себя родственниками, смешные такие. Хотя иногда они и в самом деле очень похожи, особенно когда бровки одинаково поднимают.
«Береги моих детей…» – раздался рядом едва слышный шепот, и Ольга резко обернулась.
Никого. Опять почудилось! Только ветер посвистывает за окном. Погода портится. Надвигается осень…
Из содержания заметок Виктора Артемьева о событиях 1920 года, переданных им Грозе
На другое утро, 17 декабря, за Артемьевым прибежал комендант Зверюкаев с известием, что темниковское уездное начальство, которое ночевало в Дивееве, наконец-то прибыло, и сейчас народ собирается в Успенском соборе.
Артемьев поспешил туда. Вокруг стояли вооруженные солдаты, которых вчера в Сарове и в помине не было. Значит, сопровождали членов укома.
Какими предусмотрительными темниковские партийцы оказались! Понимали, что вокруг так и рыщут «тамбовские волки из темниковских лесов»!
Зверюкаев познакомил Артемьева с секретарем укома партии Шестаковым, инструкторами Губковым и Зайцевым, поэтом Захаром Дорофеевым, о котором Артемьев уже упоминал, и другими членами комиссии, прибывшими из Темникова. Вид у них был преувеличенно оживленный, даже суетливый, в то время как темниковский священник Петр Говоров, Петр Барятинский из Дивеева, саровские иеромонахи Мефодий, Маркеллин и Руфин (с ними Артемьева тоже познакомили) стояли мрачны.
Говоров так и бросился к Артемьеву:
– Уважаемый, мне сказали, вы из Москвы. Остановите этот произвол. Церковь в нашей стране отделена от государства, советская власть не касается религиозных предметов, а мощи являются таковыми. Мы, верующие, не можем относиться к этому равнодушно!
– Даже мы не должны смотреть на святые останки! – поддержал его отец Мефодий. – А тем паче – миряне, и уж тем более безбожники.
– Хватит их слушать! – рявкнул Губков. – Они нам в дороге плешь проели своей пропагандой, а теперь снова начали. Предлагаю арестовать несговорчивых священников, а мощи просто вытряхнуть из раки.
– Правильно! – поддержал Дорофеев.
– Давайте без крайностей, – предложил Артемьев. – Надо найти вариант, для обеих сторон приемлемый.
– Если уж не избежать вскрытия, мы просим, чтобы мощи хотя бы не фотографировали! – Говоров указал на человека с треногою, черной мантией и фотографическим аппаратом. – Просим также, чтобы никто из непосвященных не дотрагивался до святых останков. А самое главное, не выставляйте их после вскрытия на всеобщее обозрение!
– Что, опасаетесь, моль из них полетит, как из раки Сергия Радонежского летела в прошлом году? – хохотнул Дорофеев. – Там личинок дохлых было столько, что под ними этих мощей так называемых не разглядишь!
– Да заступитесь же! – в отчаянии повернулся к Артемьеву священник Петр Барятинский, однако секретарь укома Шестаков прервал его:
– Мы пришли сюда выполнять постановление IX съезда, а не рассуждать!
– А вы, товарищ Артемьев, – дерзко подхватил Дорофеев, – поскольку у вас нет полномочий участвовать в нашей работе, вы здесь присутствуете как частное лицо, а значит, не можете диктовать нам какие-то примиренческие условия. И вообще, вам как сотруднику карательных органов не подобает поощрять распространение опиума для народа!
Артемьев только глянул на это плоское лицо, чем-то похожее на лицо Павла Меца, Ромашова тож, как его затошнило. Неужто столь уж сильно русские притесняли мордву при царизме, что этот жалкий стихоплет аж из штанов выпрыгивает, лишь бы русского святого поскорей отдать на поругание?
Впрочем, Артемьев не собирался ни во что вмешиваться и только плечами пожал:
– Делайте свое дело, товарищи.
– Дело?! – вскричал Барятинский. – Это не дело, а святотатство. Я не буду в нем участвовать.
И вышел из храма.
– Или вы нам помогаете, – волком глянул Шестаков на остальных священников, – или мы эту дурацкую раку сами распотрошим. Ну как? Что решаете?
Монахи посовещались, потом вперед выступили отцы Маркеллин и Руфин:
– Мы вам поможем.
Итак, вскрытие началось.
Первоначально Маркеллин, очень бледный, трясущимися руками снял с раки несколько покровов. Руфин сворачивал их и откладывал в сторону.
Стала видна сама гробница и крышка над мощами с изображением под стеклом Саровского Святого. Тогда Маркеллин открыл гробницу, и все увидели фигуру, в которой угадывались линии человеческого тела, покрытую золотой парчовой епитрахилью
[39].
На нижней стороне гробницы была надпись:
«При державе благочестивейшего Великого Государя Императора Николая Александровича, Самодержца Всероссийского, создалася рака сия повелением и усердием их Императорского величества Государя Императора и супруги его благочестивейшей Государыни Императрицы Александры Феодоровны в лето от Рождества Христова 1903 года месяца июля 19 день».
Крышка раки была серебряная, а изнутри вызолоченная. Фигура лежала в небольшом кипарисном гробе, обитом изнутри зеленой парчой. Глава фигуры была покрыта воздухом
[40] с круглым отверстием надо лбом.
