Короче говоря, события тронулись с места. Постепенно, потихоньку – но опытные люди уже угадывали лавину, которая сметет все и вся. В пригородных кварталах вилл в Махачкале, в дорогих новостройках, которых в последние пять лет построили изрядно, был сезон распродаж. Люди продавали жилье со скидкой, только чтобы уехать. Кто покупал? В основном новые хозяева жизни – как и в далекие девяностые, на первый план вышли те, кто ближе к базарным, уличным деньгам. Владельцы сетей заправок, магазинов и мест на рынках, автосервисов. В нулевые они уступили позиции чиновникам, банкирам, но сейчас все возвращалось на свои места…
А так… все еще держалось, хотя и по инерции, но первые симптомчики уже были. Цены на должности – прейскурант был известен всем – сначала поднялись, а потом резко упали. Некоторые менты, которые понимали, что прощения им не будет вне зависимости от того, к какому роду они принадлежат, уезжали из республики. Те, кто вынужден был скрываться, теперь разъезжали по улицам, ничего не боялись. Менты – те, кто остался – просекли ситуацию и работали теперь «и нашим и вашим». Все понимали, что федеральный центр слаб, и гадали, сколько это продлится. Радовались? Нет, не радовались. Все помнили судьбу соседней Чечни – федеральный центр тоже был слаб, когда решился на силовую акцию. Но – довел дело до конца. Треть взрослого мужского населения Чечни погибла или вынуждена была уехать. Конечно, хорошо сидеть и слушать песни Тимура Муцураева о джихаде. Гораздо хуже – делать это на развалинах собственного дома, разбитого федеральной артиллерией. Все понимали, что если начнется, то будет хуже, чем в Чечне. В Чечне, по крайней мере, был один народ. А тут только основных больше десятка. И счеты друг к другу едва ли не весомее, чем к центру.
Аслан Дибиров был уже не просто студентом. Его – совершенно неожиданно даже для него самого – взяли чиновником (в Дагестане козырное место вне зависимости от должности). Должность называлась Уполномоченный Общественной комиссии по контролю за правоохранительными органами. Такие появились теперь во всех субъектах Российской Федерации – судя по всему, начинался очередной этап публичного покаяния и непубличного перераспределения.
Что в это время будет с остальной страной, перераспределителей не волновало: дербан интереснее…
Он занимался тем же, чем и ранее, правозащитой, только на сей раз – уже за зарплату. И если остальные «правозащитники» моментально просекли ситуацию и стали своего рода посредниками между заинтересованными лицами и взяткополучателями в полиции, то он искренне пытался выполнять свои обязанности. Это заметили – и в полиции тоже. В конце концов там тоже работают люди, и они живут в обществе, а не вне его. Потому в полиции ему больше доверяли, чем остальным, и нередко делились с ним тем, чем с другим бы не поделились…
Правозащитники – честные правозащитники – довольно быстро нашли себе место в полицейской структуре. Дело в том, что Дагестан – это страна родов, народов и кланов. И если, к примеру, преступник из одного клана, а милиционер из другого или два народа месятся между собой – то в России это просто преступление, а тут это основание для кровной мести, а то и восстания. И в этом случае правозащитники, как авторитетные люди, которым доверяли все, могли очень эффективно сгладить острые углы, будучи свидетелями того, что происходило, и потом подтверждая, все ли было сделано честно и правильно или нет. Собственно, в этом не было ничего нового, только хорошо забытое старое: в России еще в восемнадцатом веке существовал институт «гласных» – выбираемых от общества уважаемых его членов, которые работали вместе с полицией и своими подписями подтверждали многие юридически значимые документы в уголовном судопроизводстве. По-хорошему, институт гласных следовало бы ввести и в Дагестане, выбрать на роль гласных авторитетных людей, стариков, глав родов, проявить к ним уважение, положить зарплату… много денег не надо, а те же потерявшие берега хулиганы сильно притихнут, что перед ними не ненавидимый всеми мент, а уважаемый аксакал, старик, который за беспредел и палкой по голове дать может, и попробуй только что в ответ сделай. Или мулла, который может вынести твое поведение на рассмотрение шариатского суда, сообщить семье. Но, увы… ввели их только сейчас, когда было поздно…
И тем не менее они пытались…
Поступило сообщение о массовой драке у заправки – и они выехали двумя экипажами. Два «УАЗа» быстро проскочили на окраину города, там, около «объездной», был выстроен большой заправочный комплекс. По разрешению на строительство заправки построили еще и гостиницу, и ремонтную зону.
И понятно, что такой лакомый кусок не мог не стать ареной противоборства…
Когда менты подъехали, драка шла уже во весь рост. С обеих сторон было по пятьдесят-семьдесят человек, для Дагестана вполне обычное дело – махач. Это в России матери наказывают детей за то, что те дерутся, тут драться – это норма. Конечно же, были и политические плакаты, потому что в Дагестане политика везде и во всем, но когда они подъехали, был только один, на котором было написано: «Мусульмане Дагестана устали терпеть!» Но и он упал вместе с его носителем у них на глазах и сгинул под ногами жестоко дерущихся людей…
А так… драка как драка… если смотреть со стороны, то дерущиеся чем-то напоминают муравьев…
Один из милиционеров достал автомат, дал очередь в воздух. В ответку едва слышно хлопнула снайперка, осело колесо у одного из полицейских «Патриотов» – и полицейские, ругаясь, стали прятаться за машины.
– Ложись! Снайпер!
Аслан не стал прятаться.
– Ложись, тебе говорят!
Аслан посмотрел вдаль, на трассу. Там стоял белый «Порш Кайенн» и еще один джип. В «Порш Каенне» на крыше, свесив ноги в люк, сидел человек с длинной снайперской винтовкой. И этот человек был Аслану знаком.
И он увидел Аслана, потому что помахал ему свободной, левой рукой…
Дерущиеся уже разбегались к машинам, оставляя за собой битые окна, искореженные машины, которым не повезло находиться на заправке в это время, да валяющихся на асфальте не способных подняться молодых парней…
Стрелка была на Дахадаева…
Это была улица, построенная уже после 1991 года, застроена она была разноэтажными (в основном трех), потрясающими по безвкусице домами. Никакого единого архитектурного плана не было, каждый строил что хотел, здесь были реализованы самые дикие фантазии местного бизнеса на тему «что такое красиво». Кто-то возводил что-то вроде сталинской архитектуры, кто-то – зеленые купола, по виду похожие на купола мечети, кто-то красил в желтое, кто-то – в кирпичное с белым, кто-то облицовывал постройку ослепительно-яркими стеклопанелями. Висели объявления – телефоны, продажа, аренда. Тут же – реклама хаджа, тут же – реклама стройматериалов, причем на дагестанский манер многие слова были произвольно сокращены, кирп. – означало кирпич, а вот для того, чтобы понять слово ц-т, надо было быть застройщиком. Видимо, цемент. Над всем над этим была большая вывеска, гласившая:
Luksuri village.
На местной помеси английского и аварского это означало «люксовая деревня».
