— Молчать! — закричал по-русски генерал.
— Есть же предел человеческому бесстыдству. Он наш враг, но это же герой. Учитесь у него мужеству! Храброго врага надо всегда уважать.
И Дронов услышал звук звонкой пощечины. Потом чьи-то чужие руки, очевидно, повернули его на живот, но ему трудно было судить, так ли это, потому что он утратил всякую способность устанавливать положение своего тела в пространстве, и тот же самый повелительный голос с негодованием воскликнул:
— О, майн готт! Они ему вырезали на спине звезды.
— Так точно, генерал-живодер, — выдавил Дронов и, ожидая удара, собрав остаток сил, весь напружинился.
Солдат с засученными по локоть рукавами стоял над ним с раскаленным прутом, по-собачьи преданно ловил взгляд генерала. Один лишь знак, и он еще раз ожгет тело распластанного мученика новым ударом. Один только кивок головы. Но этого кивка не последовало.
— Я имею возможность разрешить вам последнее свидание с женой, — предложил генерал.
С лица Дронова, залитого кровью, сорвалось хриплое дыхание.
— Не надо, — отчетливо вымолвил Иван Мартынович. — Не хочу, чтобы она увидела меня таким. Слишком сильно я ее любил, чего вам, фашистам проклятым, не понять, потому что не люди вы. Когда меня зароют в землю, укажите ей это место.
— Хорошо, смелый человек, — тихо ответил немец, владеющий русским языком. — Эта твоя просьба будет исполнена. Еще о чем-нибудь хочешь меня попросить?
— Да, — по-прежнему сипло дыша, произнес Дронов. — Один вопрос есть.
— Какой?
— Потушен ли пожар на станции.
— Тебе от этого будет легче умирать? — без злобы в голосе спросил этот непонятный немец.
— Да, — резко ответил Дронов.
— Она горит уже третий день, и вагоны взрываются до сих пор.
— Данке шен, генерал. — На сухих губах Дронова вдруг, ясная и отчетливая, появилась усмешка: — Значит, меня вы не зря на тот свет отправляете, — выдохнул он.
Флеминг пораженно смотрел на истерзанное тело, которое покидали остатки жизни. Он еще минуты две простоял над потерявшим сознание Иваном Мартыновичем.
— Прости меня, храбрый человек, что не мог я тебя спасти, — негромко проговорил он. — Иногда и генералы бывают на войне бессильны.
Сняв фуражку, Флеминг вышел с непокрытой головой из комнаты пыток. За ним за толстой, обитой листами железа дверью громыхнули запоры. Стало тихо, и Дронов снова утратил способность воспринимать окружающее. В светло-розовом тумане возникло видение, будто они отдыхают с Липой на песчаной донской отмели и светлые маленькие волны потревоженной ветром донской воды накатываются на их ноги. А потом, загорелые дочерна, — он в плавках, Липа в полосатом купальнике — бегут они по желто-песчаной полоске берега, и теплая донская волна вновь нежно набегает на их ступни, оставляющие следы на желтом этом песке. Дронов настигает ее и стискивает в объятиях.
— Моя? — спрашивает он.
— Навечно, деспот, — хохочет Липа, запрокидывая смеющееся лицо.
А он хочет еще что-то прибавить к сказанному, прибавить самое нежное, чего еще никогда не говорил ей в жизни, и не может.
Когда немцы из зондеркоманды возвратились в камеру пыток и склонились над распростертым на грязном полу огромным человеком, сын Аксайской улицы, донской казак по происхождению, инженер по образованию и герой по своему поведению, Иван Мартынович Дронов был уже мертв.
Он уходил в бессмертие.
Часть третья
Расплата
Весной 1943 года, когда затухали уже над донскими степями леденящие землю мартовские ветры, в недавно освобожденный Новочеркасск с попутным военно-транспортным самолетом Ли-2, или «Дугласом», как его в ту пору чаще именовали авиаторы, прилетел с юга из госпиталя, в котором долечивался, сержант Вениамин Якушев. Путь его лежал на один из полевых аэродромов, расположенных севернее Тулы, но майор из отдела кадров, подписывавший направление в авиационный полк, узнав, что он из Новочеркасска, милостиво предложил:
— Ли-2 уходит завтра в семь ноль-ноль и будет производить посадку на тамошнем аэродроме для заправки. Можете навестить папу и маму, если они у вас есть. Даю двое суток тебе, парень. А потом, чтобы как штык был в полку.
— В каком, товарищ майор? — задал Якушев тот самый вопрос, какой на его месте задал бы любой возвращающийся после длительного пребывания в тыловом госпитале военнослужащий. — Точнее, на чем там летают? На СБ еще или на Пе-2?
На лице кадровика дрогнула лохматая левая бровь, а вместе с нею и свежая отметина от раны.
— Не на том и не на другом самолете, — усмешливо ответил майор. — На штурмовиках будете летать, молодой человек. На «илах».
— На «илах»? — удивленно переспросил Веня. — Но ведь я же не летчик, а стрелок-радист всего-навсего, а штурмовик «ильюшин», как известно, одноместная машина.
— Отстали от жизни, сержант, — вздохнул майор. — Пока вы скитались по госпиталям, наш штурмовик стал двухместным. Его сейчас так и называют в штабных документах: Ил-2. Будете по-прежнему летать в задней кабине, и обязанности те же, что и прежде, только радиосвязи вам вести не потребуется, потому что радиостанции в кабине нет. Поэтому в штабных документах станете именоваться воздушным стрелком, а не стрелком-радистом.
— Та-ак, — озадаченно протянул Якушев.
Прилетев на новочеркасский аэродром, он с удивлением оглядел четкие линии самолетных стоянок, окаймляющих с трех сторон летное поле. Словно по приказу самого строгого старшины, были выстроены малознакомые самолеты, чем-то отличающиеся от тех «ильюшиных», на которые он насмотрелся в горькие дни отступления в сорок первом году. «Чем же? — спросил он себя и сразу ответил: — Очертаниями кабин, возвышающихся над фюзеляжем». Кабин было не одна, а две, из задней сурово торчал ствол крупнокалиберного пулемета. Эти кабины горбились под лучами весеннего солнца, пробившего черноту мартовского неба.
За спиной под хрусткими шагами чавкнула раскисшая земля. Веня обернулся. Незнакомый летчик в длинном довоенном реглане, огромный, выше его на целую голову, с крутыми широкими плечами, стоял рядом, сверху вниз глядя на него. С обветренного, задубелого от аэродромных ветров лица насмешливо щурились серые глаза:
— Ну что, технарь, любуешься?
— Я не технарь, товарищ командир, — обиженно поправил Веня. — Я стрелок-радист, а еду после госпиталя в штурмовой полк. Туда как раз и получил назначение.
— А-а, — протянул собеседник. — И на какую же должность?
— Воздушного стрелка.
— Вот и хорошо, — одобрил незнакомец. — Стало быть, наши хвосты будешь охранять. А в какую дивизию служить направлен?
— В восьмую шад.
— Ха! — воскликнул незнакомец. — В мою дивизию, значит?
