Книга Догмат крови, страница 78. Автор книги Сергей Степанов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Догмат крови»

Cтраница 78

Чаплинский сокрушенно подумал, что киевская жандармерия никуда не годится. Жандармский подполковник разглашает конфиденциальные сведения! Пусть Шульгин депутат Думы, но ему не положено знать о деталях слежки. Прокурор сухо заметил, что не собирается, подобно некоторым жандармам, нарушать тайну следствия. Шульгин презрительно фыркнул, и в купе воцарилось напряженное молчание.

Замысловский вернулся в сопровождении буфетчика, захлопотавшего над столиком, но когда депутат предложил угощаться, прокурор наотрез отказался от коньяка и демонстративно взял стакан пустого чая. Общего разговора не получилось. Чаплинский и Шульгин старались не замечать друг друга.

Так они провели всю дорогу. Днем Замысловский дремал, растянувшись на диване и накрывшись номером черносотенной «Земщины», Шульгин читал волюмчик французского романа, а Чаплинский протер глазок во льду на окне и смотрел на проносившиеся мимо запорошенные снегом леса. Он много раз проделывал путь из Киева в Петербург и всякий раз удивлялся непохожести России на южную степную Малороссию. Россия была бесконечной и безлюдной. Следа человека не было заметно в самом центре страны. Только сплошная стена деревьев, изредка прерываемая белыми полями. За далекими лесами разгоралось пожарище. Шульгин сказал проснувшемуся Замысловскому:

— Опять общинники подпустили красного петуха хуторянам. Крепко они не любят столыпинских отрубников. Выделишься из общины, поднимешь хозяйство — тут тебя и подпалят.

— Друг дружку едят, с того и сыты, — зевнул Замысловский.

Санкт-Петербург встретил гостей неприветливо. И не так уж морозно было, судя по термометру на стене Николаевского вокзала, да и часы на башне показывали всего три пополудни, но было полное впечатление глубокой холодной ночи. Замысловский зашел в здание вокзала, чтобы протелефонировать министру юстиции. Чаплинский ждал его на Знаменской площади. С Невского проспекта задувал ледяной ветер, прокурор поспешил поднять бобровый воротник шинели, но все равно продрог до костей. Однако странно: тело мерзло, а душа отогревалась при виде прямых улиц фасадной застройки, казалось, специально проложенных с тем расчетом, чтобы холодные вихри не встречали препятствия. Сумрачный Петербург был гораздо милее сердцу прокурора, чем солнечный Киев. Всякий раз, посещая столицу, а в последние годы он часто наезжал в министерство юстиции похлопотать о прокурорском месте, Чаплинский с волнением думал, что отсюда, с плоских невских берегов повелевают огромной империей, раскинувшейся от Балтийского моря до Тихого океана.

Над головой Чаплинского навис исполинский квадратный сапог. Про памятник Александру III на Знаменской площади сочинили частушку: «На площади стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот», но Чаплинскому памятник не казался уродливым. От темного колосса, под которым прогибался бегемотоподобный конь-тяжеловоз, исходила непоколебимая сила и уверенность. А версты за две, на Сенатской площади, гарцевал Медный всадник. Два памятника символизировали двухвековой путь России, поднятой на дыбы великим преобразователем и величаво-спокойной при его наследниках.

Зажглись электрические фонари, и Чаплинский увидел в их свете переходящего площадь Замысловского.

— Иван Григорьевич малость прихворнул, — сообщил депутат. — Поедем прямо к нему на квартиру. Черт! Лихачей расхватали, придется брать чухонского ваньку.

Замысловский махнул рукой ближайшему извозчику, стоявшему неподалеку от полосатой будки, в которой прятался от пронизывающих вихрей солдат с винтовкой. Сани обогнули статую царя-исполина. На улицах почти не встречалось экипажей, только звенели заиндевевшие трамваи. Витрины магазинов светились изнутри холодным лиловым светом, и выставленные в них манекены казались посиневшими мертвецами. Извозчик берег мохнатую лошаденку, не обращая внимания на понукания Замысловского. Депутат в сердцах выругался:

— Самый поганый народец эти чухны, латы, эсты. С виду тихони, все на одну сонную коровью морду, а чуть зазеваешься — получишь заряд дроби в спину. Держу пари, наш возница из бывших лесных братьев. Я в пятом году служил в Остзейском крае прокурором, довольно на них насмотрелся. Надо признать, остзейские бароны здорово нам помогли. Немцы отлично знали местность и, вызвавшись быть проводниками, приводили наших солдат, куда требовалось, — прямёхонько к логову лесных братьев. Брали чухонцев тепленькими! В Эстляндской губернии наши моряки действовали молодцами — перебили полсотни мятежников, семьдесят взяли заложниками, потом всех расстреляли. В Лифляндии захватили сто двадцать лесных братьев и всех до единого закололи штыками, в Курляндии десятки мыз повзрывали пироксилиновыми шашками.

— Умеем ведь, когда захотим! — вздохнул Чаплинский.

— С инородцами необходима строгость. От ласкового обращения они звереют. Возьмите к примеру, Великое княжество Финляндское, которое пользуется автономными правами. Имперские законы на Финляндию не распространяются. Террористы не преминули этим воспользоваться. Взорвут в Петербурге бомбу и айда на Финляндский вокзал. Полчаса езды на пригородном поезде — и они уже в Терриоках или Куоккале в полнейшей безопасности, потому что для чухонцев враги России завсегда первые друзья. Нет, пора покончить с этим историческим анахронизмом и сделать Великое княжество Финляндское такой же принадлежностью русской короны, как царство Казанское или Астраханское. Правильно Марков говорит: «Любви чухонской нам не нужно, лишь бы боялись!»

Извозчик выехал на Таврическую улицу и остановился перед домом министра. Замысловский и Чаплинский вошли в парадное, сбросили верхнее платье на попечение швейцара и поднялись по лестнице. По предупредительности слуг чувствовалось, что депутат был вхож в дом министра.

— Как здоровье Ивана Григорьевича? — осведомился Замысловский у пожилого камердинера.

— Недужат-с, впрочем, своих принимают. Обождите, сейчас у них лекция-с.

Не всем отвечали с такой предупредительностью, и в этом Чаплинскому пришлось убедиться через минуту, когда в приемную стремительной и уверенной походкой вошел молодой визитер в придворном мундире. Полутемная комната засияла от сплетения золотых листьев на груди и обшлагах, от золотого ключа на поясе, знака камергерского достоинства, от золотого шитья треуголки с белым плюмажем. Высокомерно глянув на камердинера сквозь стеклышко лорнета, камергер програссировал в густые нафиксуаренные усы:

— Эй, любезный! Доложи министру, что его хочет видеть черниговский губернатор Маклаков.

Камердинер небрежно заметил:

— Навряд ли вас примут. Их высокопревосходительство сейчас заняты, потом будут обедать-с и кушать-с санатоген. Приходите-ка лучше завтра в министерство да не забудьте заранее записаться в канцелярии.

Визитер в золотом камергерском мундире опешил, потом пожал плечами, потрясающе похоже передразнил камердинера: «Будут кушать-с санатоген», круто развернулся на каблуках и вприпрыжку выбежал из приемной.

— Такой молодой и уже губернатор! Сколько ему лет? — спросил Чаплинский у Замысловского.

— По формуляру — сорок, по виду — тридцать, а как рот раскроет — не дашь больше пяти. Щегловитов таких хлыщей не любит, поэтому и камердинер позволяет себе дерзить. А напрасно! Я точно знаю, Николаша Маклаков без пяти минут министр внутренних дел.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация