На солнечном свете или в сумерках, он оставался личностью внушительной. Старик был высок и силен. На голове – копна седых волос. Глаза на обветренном загорелом лице светились скорбью, даже когда он смеялся. В свете горящих свечей он выглядел еще более внушающим доверие, настоящим киногероем, тем, к кому ты обращаешься за помощью, если дела идут хуже некуда, а ты находишься на волосок от смерти.
Допив пиво и обдумав заданный девочкой вопрос, старик вытащил из холодильника третью жестяную банку и сказал:
– Да, мне кажется, так будет лучше, хотя да простит меня Господь, коль я ошибаюсь. Ты знаешь, что такое гипноз?
– Да. Мужчина размахивает у тебя перед глазами часами, а затем заставляет кудахтать, словно ты курица.
– Это все годится разве что для сцены. Ну, еще можно отучить таким образом человека от сигарет или сделать так, чтобы он преодолел страх к полетам. Есть другие области, где эту методику используют при лечении людей. Здесь тоже сперва надо загипнотизировать человека, чтобы трюк с забыванием удался.
– Почему?
– Когда я был под гипнозом, шаман-вудуист вложил в мою голову твердую уверенность в то, что трюк с забыванием удастся. Позже так и случилось, ведь я верил – это и произойдет. Поняла?
Девочка наморщила лобик.
– Кажется, нет.
– Ладно. В том как раз и вся прелесть: ты не должна понимать, как этого добиться, чтобы добиться.
– Этого я тоже не понимаю, – отхлебнув колы с долькой лайма, промолвила Биби.
Она старалась смотреть на него настолько же серьезно, как глядел на нее он. Пусть не думает, будто она маленькая. Она все обмозговала и приняла решение. Она представить себе не может, с какой стати ей хотеть, чтобы у нее остались эти воспоминания.
– Помоги мне, пожалуйста. Ты должен мне помочь, Капитан. Помоги мне так же, как тот цыганский вудуист помог тебе когда-то.
Некоторое время старик хранил молчание. Сегодня вечером он вообще почти не разговаривал, сам на себя не был похож. Он смотрел не на девочку, а на жестяную банку пива в своей ладони, на свечи, на свою левую руку, на два обрубка, где должны были быть его мизинец и безымянный палец.
Наконец Капитан взял один из красных стеклянных подсвечников с горящей свечой и положил ее себе на ладонь. Донышко было толстым, но свеча все равно должна была жечь ему кожу. Казалось, Капитан этого не замечает. Он смотрел на Биби. В его взгляде чувствовалось нечто такое, что, дай ей миллион лет подумать, и она все равно не смогла бы четко определить, что же это. От взгляда Капитана ей стало грустно, не просто грустно, она начала его бояться.
Он сказал ей, чтобы отодвинула стакан с кока-колой, положила руки на колени ладонями вверх и расслабилась. Добавил: все будет хорошо. Она не должна испытывать волнение. Бояться ей нечего. Он все сделает как надо. Биби нужно только вслушиваться в его голос, который постепенно становился все тише и спокойнее, вслушиваться в его голос и смотреть на пламя свечи в стеклянном подсвечнике. Надо смотреть на пламя. Нельзя отводить глаза. Надо следовать за пламенем взглядом, куда бы оно ни переместилось, и слушать его голос. Старик принялся двигать свечой взад-вперед у нее перед глазами, двигать медленно, плавно, делая рукой пассы, напоминающие движение маятника в настенных часах…
Когда Биби пришла в себя, она даже не поняла, что случилось, но Капитан сказал: предварительная часть с гипнозом успешно закончена. Теперь можно непосредственно заняться трюком с памятью. Он дал ей карточку для записей и ручку. Вместе они придумали, что написать. Она должна забыть не только то, что ползло по полу ее спальни восемь месяцев назад, но также то, как и почему оно оказалось там. Когда «петицию» составили должным образом, так, чтобы не оставалось никаких неточностей, Капитан вытащил из кухонного стола щипцы и протянул их Биби, чтобы она сама сожгла карточку.
Девочка свято верила в эффективность трюка с забыванием, в то, что это самое настоящее волшебство, оно вернет ее к нормальной жизни, а мерзкие, страшные воспоминания исчезнут из колоды карт фокусника, и, в отличие от него, она не станет их возвращать.
Биби зажала карточку для записей щипцами.
Сидевший на своем месте напротив Капитан поднял одну из свечей и протянул ей.
Дрожащее пламя доставало до высоты ободка стеклянного подсвечника.
Биби повернула щипчики так, чтобы уголок карточки был нацелен прямо на язычок пламени. Бумага загорелась.
В челюстях щипцов горящая карточка обернулась коконом, из которого рождается ярко расцвеченная бабочка огня, расправляет свои крылышки на белой плотной бумаге, что темнеет и осыпается серыми хлопьями. Бабочка как будто вот-вот собиралась вырваться на свободу, сбросить с себя остатки собственной белой камеры воскрешения, в которой покоилась в своем личиночном состоянии, и вспорхнуть в сияющем полете, но вместо этого рассы́палась на крошечные искорки.
Капитан приказал Биби разжать щипчики, чтобы оставшиеся частички карточки смогли догореть. Девочка подчинилась. Горящие кусочки плотной бумаги упали на красный несгораемый пластик стола, на тот самый хромированный стол, который со временем окажется в ее квартире, на тот самый холодный стол, на который много лет спустя лягут десять букв: ashley bell.
Последний кусочек горящей бумаги вспыхнул в последний раз и спустя две секунды рассыпался пеплом. Капитан смахнул пепел с пластика, отнес к мусорному ведру и, фукнув, сдул его со своих ладоней.
Вернувшись, он постоял несколько секунд, взирая сверху вниз на внучку, а затем спросил:
– Ты боишься чего-нибудь, Биби?
– Боюсь… Не знаю. Ну… в двух кварталах отсюда есть старая собака. Она не слишком дружелюбна. А еще я терпеть не могу ос…
– Когда-либо ночью, оставаясь одна в спальне, ты, случаем, не боялась, что рядом с тобой может быть еще кто-то?
Девочка нахмурилась.
– Как рядом со мной может быть еще кто-то, если я одна?
Вместо того чтобы отвечать на заданный ему вопрос, старик промолвил:
– Полагаю, ночник помогает тебе чувствовать себя в полной безопасности.
– Глупый Микки-Маус, – ответила Биби, скривив личико в выражении, которое никто не принял бы за что-либо иное, кроме раздражения. – Я уже не ребенок. Родители не должны со мной обращаться подобным образом. Я не ребенок и никогда больше не буду маленькой. Так устроена жизнь.
– Ты разве вообще никогда, ни разу не обрадовалась тому, что у тебя есть Микки?
– Нет. Я бы его разбила… случайно, знаешь, если бы не считала, что это будет плохо… Но я все равно могу не удержаться…
