— Дайте я сама, умоляю! Я привыкла.
Она принялась лихорадочно завязывать шнурки. К ее облегчению, Анри встал и вышел за дверь. Послышались восклицания Джемаймы:
— Мистер Генри! Так это вы! А мне послышались голоса!
— Да, я здесь, Джемайма. Прости, что мы тебя разбудили.
— Ничего! А я ведь говорила хозяйке, что вы вернетесь, а она не верила. Может, вы кушать хотите?
Грейс слышала, как Анри отвечает, что они уже поели, и просит извинить за то, что не убрали в кухне. Она завязала шнурки бантиком и пошла к двери.
— Вот видите, мисс Грейс! — встретила ее Джемайма. — Я же говорила, что он придет обратно!
— Говорила, — кивнула Грейс. — Но ему надо встать еще до рассвета, так что давай уложим его спать.
Джемайма тут же вызвалась разбудить Анри, поскольку, мол, она все равно встает с петухами.
Грейс очнулась в очередной раз и вздрогнула от мысли, что Анри ушел. Отдернув занавесь, она уставилась на окно — там было темно, но чувствовалось, что скоро рассветет.
Подталкиваемая тревогой, она вскочила, завернулась в простыню и босиком вышла в коридор.
У двери Анри она замерла, прислушиваясь. Тихо, ни звука. Он не мог уйти, не зайдя к ней в спальню, чтобы попрощаться. Он должен быть здесь.
Но тревога не уходила. Грейс приоткрыла дверь, бесшумно скользнула внутрь и остановилась, вглядываясь в темноту. Темные очертания фигуры на постели показали, что Анри не ушел. Чувство облегчения нахлынуло на неё с такой силой, что она всхлипнула — и быстро зажала рот рукой.
Анри приподнялся, опершись на локоть.
— Джемайма? Уже пора?
Грейс захотелось провалиться сквозь землю.
— Грейс, это вы?! — удивленно воскликнул Анри.
Что с ней произошло в то мгновение, Грейс так и
не смогла понять, как и то, каким образом она пересекла комнату и оказалась у кровати. Осталось неясным и то, кто — она или Анри — приподнял одеяло, и вот она уже лежит рядом с ним, а он крепко прижимает ее к себе.
Глава девятая
Какое-то время они лежали не двигаясь, и Грейс всем телом впитывала его тепло. А потом Анри поцеловал ее.
Сердце ухнуло куда-то вниз, и вместо крови по жилам побежал огонь. Грейс невольно потянулась ему навстречу, и он притиснул ее к себе еще теснее, она задохнулась и разомкнула губы.
Анри что-то бормотал ей в рот, она и не пыталась разобрать, что, поглощенная совсем другим: его рука скользнула по ее ночной рубашке и что-то делала с ее грудью, отчего у нее заныло внизу живота.
В совершенном беспамятстве Грейс дернулась и подалась к нему, из ее горла вырвался непонятный звук. Дыхание Анри участилось, его рука вжалась ей в кожу, двинулась вниз по животу и остановилась там, откуда по всему ее телу разбегался огонь.
— Анри! — страдальчески прокричала она, и в тот же миг он закрыл ей рот своими губами.
Прошла бесконечность, сладостная и мучительная, прежде чем он оторвался от нее и пробормотал:
— Diable! Мы зашли слишком далеко, я уже не могу остановиться.
Слова эти прошли как-то мимо сознания Грейс, вызвав лишь мимолетное недоумение: зачем останавливаться, если она хочет, чтобы он продолжал? Она хотела сказать об этом, но почему-то ничего не получалось, и тогда она впилась в его губы.
Он живо ей ответил, не отрываясь от ее рта и судорожно нащупывая рукой низ ее ночной рубашки. Грейс, инстинктивно поняв, что нужно делать, подвигалась, и подол рубашки пополз вверх. Анри оторвался от ее губ, рука его пробежала струйкой огня по ее бедру
Грейс беспомощно перебирала пальцами по его спине — наверное, останутся царапины, — поглощенная тем, как его губы целуют ее горло, потом ниже… и замерли, наткнувшись на ворот ночной рубашки.
— Oh, zut alors!
[18] — прохрипел он и в следующее мгновение точно взлетел, отбрасывая одеяло и увлекая за собой Грейс, ее рубашка была сдернута, и он стал лихорадочно раздеваться сам.
Она оказалась лежащей на спине, и Анри, придавив ее своим горячим телом, быстро накинул поверх них обоих прохладную простыню.
Он обхватил ее груди ладонями и стал целовать соски. Грейс внезапно вспомнила про родимое пятно, но тут же успокоила себя: в комнате темно и ничего не видно.
Да и вообще, это не имело никакого значения, потому что он снова целовал ее и его руки ласкали ее бедра. Они двигались, словно дразня ее, словно он знал, что от этого в ней поднимается нечто, что она не в силах будет сдержать.
Он приподнялся, но руки продолжали свое движение — по животу и ниже, ниже, туда, где он был нужен, сейчас же, немедленно, скорее! Грейс закричала.
Он как будто замер на мгновение, потом наклонился и приник к ее губам. Поцелуй точно взорвался у нее в голове, и то, что ноги ее сами раздвинулись, почти не коснулось ее сознания.
— Ma belle Grace, — пробормотал он и вошел в нее.
Острая боль вспыхнула внутри, и Грейс забилась,
сопротивляясь. Он что-то невнятно бормотал и нежно поцеловал ее, и желание вернулось, одолевая боль. Анри ритмично задвигался, и прежний огонь затеплился снова и вспыхнул с новой силой, сопровождая эти движения.
Наконец он затих, и только тогда Грейс различила в темноте над собой его лицо. Он улыбался, и она почувствовала вдруг в душе такой прилив чувств, что их физическое слияние отошло на второй план.
— Ах, Грейс…
Что-то было такое в его голосе, чему Грейс не осмеливалась дать название. Она лишь подняла руку и убрала с его лба упавшие пряди волос.
— Анри… — проговорила она в ответ, и в голосе ее звучал еле сдерживаемый восторг.
Наверное, он все-таки это понял, потому что удовлетворенно вздохнул.
Я и не думал об этом, — сказал он и, заметив, что она слегка поморщилась, поправился: — То есть я старался не думать об этом.
Грейс захотелось признаться ему, что она мечтала об этом, но даже в самых вольных мечтаниях не могла себе представить, как это будет.
— Это лучше… ты лучше, чем я могла даже мечтать, Анри.
Анри поцеловал ее в губы, нежно, легко, но этот поцелуй зажег ее снова. Он почувствовал это, и напор его губ стал настойчивее, он прижал ее к себе, тело его напряглось.
Он снова был в ней, и теперь Грейс почувствовала это намного острее и стала бессознательно отвечать ему, двигаясь в такт его движениям. Это словно подхлестнуло его, он задвигался быстрее, и Грейс ощущала бешеное биение его сердца на своей груди.
— Грейс… Грейс… — повторял он хрипло, и для нее уже ничего не осталось, кроме того, что происходило в ней, и страстного желания, чтобы это никогда не кончалось.
