— Мне плевать, кто ты: любимица Джерома или новая девица Седрика, — злобно произнесла Нанетт ледяным тоном.
Она не дотрагивалась до меня, но внезапно я услышала треск рвущейся на спине рубашки.
— Я могу уничтожить тебя прямо сейчас, стереть, тебя с лица земли, никто и не заметит. Но тебе повезло — я сегодня добрая.
И тут я ощутила на себе, что такое добрая демонесса: на спину градом посыпались удары тысячи кнутов. Обжигающие вспышки энергии, острые как бритвы, обрушились на меня. Они раздирали кожу до крови, я истошно кричала. Какой-то части меня казалось, что если я буду кричать громко, меня услышат соседи, но это было бесполезно, Нанетт могла сделать эту комнату звуконепроницаемой, Как обычно поступали демоны, встречаясь в «Подвальчике». Да и вообще, ни один смертный не спас бы меня от нее.
Поток хлестких ударов не иссякал, продолжая раздирать меня на части. Я не видела, что происходит, но представила себе, как плоть свисает рваными клочьями, вся спина — жуткое, кровавое месиво. Не знаю, как долго это продолжалось. Я вплотную приблизилась к той точке, когда боль становится такой сильной, такой всепоглощающей, что перестает ощущаться. В глазах потемнело, я балансировала на краю, пытаясь не потерять сознание.
Когда избиение наконец закончилось, я не была уверена, жива я или нет, в комнате стояла абсолютная тишина. Невидимая сила оставила мою спину в покое, я попробовала перевернуться на бок, но не смогла. Нанетт опустилась на колени рядом со мной и прошептала на ухо:
— Не лезь в мои дела. В следующий раз я точно убью тебя.
С этими словами она исчезла. Я осталась одна, рыдая и истекая кровью. Попыталась пошевелиться, но все было бесполезно. Что же делать? Я даже не могла позвать на помощь, а если бы и смогла? Боль была настолько оглушающей, что еще немного, и я либо умру, либо потеряю сознание. Я не могла умереть от руки смертного, но демон мог убить меня и без всякого стазиса.
Внезапно я почувствовала, как чьи-то сильные руки, появившиеся из ниоткуда, бережно подняли меня, стараясь не касаться израненной спины. Я тихонько вскрикнула: малейшее движение причиняло страшную боль. Я открыла глаза, пытаясь разглядеть, кто это, но мир поплыл и резко погрузился во тьму.
— Что… — Больше ничего сказать мне не удалось.
— Ш-ш-ш, тише, любовь моя. Все будет хорошо. С тобой все будет хорошо.
Меня мягко опустили на кровать, боль обожгла ребра, и я застонала. Прохладные руки ласково убрали волосы с моего лица, но мне так и не удалось разглядеть, кто это.
— Я не могу вылечить тебя, — заговорил невидимый незнакомец. — Но я приведу того, кто может. Только не двигайся. Все будет хорошо.
Этот голос на мгновение показался мне знакомым, но сознание было настолько затуманено, что я не смогла вспомнить, чей он. Я едва могла дышать, не то что думать. Наступила тишина, и я решила, что мой таинственный благодетель ушел. Но вскоре сквозь застилающую глаза пелену я увидела, что неизвестные руки принесли Обри и посадили ее на кровать рядом со мной. Она потянулась ко мне, обнюхивая лицо. Заботливая рука погладила ее по голове и спинке — обычно от таких прикосновений кошки ложатся на бок, словно говоря: «Еще!» Обри так и сделала и, немного покрутившись, уселась рядом со мной.
Потом та же рука в последний раз погладила меня по волосам: «Все будет хорошо».
Больше я ничего не помню. Не знаю, ушел ли мой спаситель или остался рядом. Через несколько секунд чернота все-таки поглотила меня, и я погрузилась в забытье, милостиво освободившее меня от страданий.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
— Джорджина.
Голос, позвавший меня по имени, доносился издалека, будто бы с противоположной стороны бесконечного тоннеля. Звуки громким эхом отдавались в голове, постепенно затихая.
— Дай ей поспать, Хью.
— Нет, мне надо поговорить с ней, чтобы убедиться, что у нее нет сотрясения мозга. Ну давай же, Джорджина, ради меня. Открой глазки.
С трудом продравшись через темную завесу тумана, я осознала смысл слов. Я попыталась открыть глаза, но веки словно склеились. Думать было очень тяжело, говорить невозможно, но голос продолжал подбадривать меня:
— Молодец, милая. Попробуй еще раз, у тебя почти получилось.
С огромным усилием мне наконец-то удалось открыть глаза. Это оказалось мучительно, веки будто налились свинцом. Первое, что я увидела, — яркий свет. Я вздрогнула от боли, мне безумно захотелось вновь погрузиться в забвение, из которого меня пытались вытащить. Теперь, когда сознание начало возвращаться ко мне, я с новой силой ощутила боль, пульсирующую в голове, обжигающую спину. Внезапно я поняла, откуда взялось выражение «переломать все кости». Но я, похоже, переломала даже те кости, которых у меня и в помине не было. Смешно, конечно, но мало кому доводилось испытывать такую боль.
— О боже, — попыталась прошептать я, но смогла издать лишь нечленораздельный стон.
— Тихо, тихо. Не надо разговаривать.
Я снова открыла глаза, пытаясь разглядеть того, кто говорит со мной. Я так хорошо знала этот голос, что видеть лицо было совершенно необязательно, тем более что оно все равно расплывалось.
— Хью, — прохрипела я.
— Эй, спроси, что с ней…
— Заткнись, — оборвал говорившего Хью.
Я увидела, что его голова резко дернулась — видимо, тот, с кем он говорил, стоял у него за спиной.
Он наклонился ко мне, и черты лица стали более четкими. Я никогда не видела его таким бледным, встревоженным и испуганным, я даже не думала, что Хью способен на такие чувства. Он был взволнован куда больше, чем в тот день, когда рассказал нам, что Джерома призвали. Хью дотронулся до моих век, аккуратно придерживая их, и посветил мне в глаз маленьким фонариком. Свет был такой яркий, что я попыталась отвернуться, но Хью опередил меня, быстро проделав то же самое со вторым глазом. Потом он стал водить пальцем у меня перед глазами, наблюдая, как я пытаюсь следить за его движениями.
— Как тебя зовут? — спросил он.
За его спиной кто-то пискнул:
— Ты же сам только что позвал ее по имени.
Хью со вздохом обернулся и показал ему кулак, спросив у меня:
— Как его зовут?
— Коди, — ответила я.
Мне стало немного легче говорить, но чем больше я приходила в себя, тем больнее мне становилось. Я легко узнала голос Коди, Питер наверняка тоже был здесь.
Хью задал мне несколько простых вопросов: какой сейчас год, где мы находимся, не тошнит ли меня.
— У меня все болит, — заплетающимся языком ответила я на последний вопрос.
Я не могла двигаться, боль затмевала все, я даже не могла понять, тошнит меня или нет.
— Понимаю, но все-таки тебя тошнит или нет?
