Жанна, взглянув пару раз на молчащую подругу, спросила:
– И чего?
– Собрался ехать в Москву… – ответила Оксана ровным голосом.
– Ой, молодец… – покачала головой Жанна. – Орел…
Оксана так же спокойно продолжила:
– Говорит, Женька его вызывает…
Жанна отставила сок на столик и села, поправляя на полных плечах лямки блестящего черного купальника.
– А Женька что говорит?
Оксана безнадежно махнула рукой:
– А! Нужен он Женьке, как собаке пятая нога. Толку от него – чуть… Куда он его там вызвать может!.. Я знаю, кто его вызвал. Наверняка придумала что-нибудь – он и мчится.
– Понятно. Так останови его.
– Как? Родить прямо завтра?
– Ладно, – усмехнулась Жанна, – с родами проехали, раз это, оказывается, так страшно. Давай, подруга, перекурим это дело… – Жанна достала себе сигарету и протянула пачку Оксане. Та отказалась:
– Твои крепкие очень… У меня, кажется, еще есть одна… Вообще курить меньше надо… Денька не любит дым…
Жанна засмеялась:
– Чего не сделаешь для любимого бобика!
– Как ты сказала? – Оксана даже поперхнулась и стала рукой разгонять дым.
– Да это не я сказала. Это он так себя называет. Все думает – бобик он или не бобик. Ты что, никогда не слышала? Любимая его тема. Бобик он или право имеет.
– Нет… – удивилась Оксана.
– Ну вот… – развела крупными руками Жанна. – Кто ему жена? Я или ты?
– Или она… – негромко договорила Оксана.
– Ну ладно, ладно, подруга! Нытье – не твоя фишка. Жена – ты. Не слышала про бобика, теперь услышала.
– Ты смотри, а… – качала головой Оксана. – Какая рефлексия у Турчанца! Бобик или не бобик…
К ним подошла Маргоша с большим рожком мороженого. Девочка не успевала облизывать его со всех сторон.
– Мамусь, я тебя потеряла! Уже всё обошла! – Она плюхнулась к матери на шезлонг. – Вкусно, мам… Хочешь? – Маргоша протянула рожок Оксане.
Оксана чуть отодвинулась от капающего мороженого:
– Нет. А ты или доедай побыстрее, или выброси пойди…
– Ага… – Маргоша быстро, по-детски, стала подхватывать языком сливочные капли, причмокивая и громко откусывая хрустящую обсыпающуюся вафлю.
Оксана отвернулась.
– А папа спит? – спросила Жанна.
– Нет, сидит на балконе, читает что-то, – ответила девочка. – Мам, мам… – Маргоша потрогала Оксану за плечо. – Ты что?
– Ничего! – Оксана, стараясь сдерживаться, выразительно посмотрела на дочь.
– Сейчас, мам, я быстро… – засуетилась девочка, виновато поглядывая на мать и вытирая одной и той же салфеткой мороженое с шезлонга и с лица.
– Позвони папе в номер отсюда. – Оксана показала на телефон, стоящий на стойке бара. – Пусть спускается к нам. Знаешь, как набрать? Ноль, единица и наш номер – триста пятнадцать.
– Ага, мамусь… Я сейчас…
– Выбрось то, что не доела! Лопнешь!
– Не третируй ребенка, – посоветовала Жанна. – Она ни в чем не виновата.
– Жрет много.
– Я тоже много жру. И что? Я тебе теперь не подруга? А Турчанец твой и жрет, и пьет, и…
– Не продолжай.
Маргоша, торопливо доедая хрустящий рожок, пошла к стойке, несколько раз оглянувшись на мать, которая отвернулась от Жанны и задумчиво смотрела на море, стряхивая и стряхивая пепел с быстро тлеющей тонкой сигареты в большую глиняную пепельницу, стоящую на полу.
– Значит, остановить, говоришь… На лету перехватить… Бобика…
* * *
Ранним субботним утром Алена вышла из дома на службу. На лавочке около ее дома сидел Эммануил, торжественно одетый, в темном пиджаке, светлых, безукоризненно выглаженных брюках и с оранжевой розой в петлице. При виде Алены он встал и протянул ей букет таких же роз, длинных, с тугими, едва раскрывшимися бутонами.
Алена растерялась:
– Эммануил Вильгельмович…
– Доброе утро, дитя мое! Хочу, чтобы оно у вас было доброе. Сидел, думал, звонить ли вам, – будить или не стоит. А вы вот как рано выпорхнули…
– Я на работу, на первую службу. – Алена постаралась ответить как можно мягче. В утреннем свете Эммануил казался усталым и очень, очень пожилым…
– Я бы проводил вас, если вы не… – предложил композитор.
– Спасибо, – улыбнулась девушка.
Они прошли немного, и Эммануил, старавшийся идти не прихрамывая, заверил:
– Я могу идти быстрее…
– А я вот уже вряд ли, – засмеялась Алена. – Не беспокойтесь, у нас много времени, я стараюсь выходить заранее.
– Когда я был мальчиком, моя матушка очень хотела, чтобы я стал военным. А потом мне сильно разбили ногу, на горке во дворе, и она все не заживала. Мне ставили гипс, потом ломали, потом снова ставили… И матушка постепенно привыкла к мысли, что флейта, на которой я играл, вместо того чтобы выстраивать в шеренги солдатиков, это не так уж и плохо… Вы не смеетесь? Разве это не смешно?
– Нет. Что же тут смешного? – Алена внимательно посмотрела на пожилого композитора.
– Я сам смешон… Мои уши, мой наряд… Разве нет?
– Нет, конечно, Эммануил Вильгельмович, зачем вы так…
– Вы грустны сегодня, девочка, хотя и улыбаетесь. Вы хорошо спали?
Алена подумала, не рассказать ли Эммануилу о том ужасе, который был вчера вечером. Питбуль с мокрой, трясущейся пастью и бессмысленными злобными глазами… Тихий свист из кустов… Непонятный звонок, этот человек, быстро-быстро говоривший такие странные вещи, то проглатывая звук «р», то совершенно четко его выговаривая… Но он же знал, что Алена звонила на «Скорую», значит, он действительно работает там? Побольше пены в ванную… Какая-то глупость… И все эти неприятные совпадения последних дней… Как будто кто-то неотступно следует за ней, пытаясь напугать. Но зачем? Кто это может быть?
– Эммануил Вильгельмович… – начала было Алена.
– Да-да, дитя мое? Мы договаривались – без моего батюшки! – Пожилой композитор шутливо погрозил ей пальцем.
– Конечно, простите. Я… – Алена замолчала. Чем может ей помочь этот старый, действительно смешной человек? Совершенно беспомощный во всем, что касается житейских проблем, это же ясно. Он живет в своем мире, и рассказывать ему о том, что кто-то скребется к ней в дверь и следит за ней… Что он сделает?
Эммануил, как будто услышав ее мысли, заметил:
– Вы думаете, я не смогу вам помочь? Расскажите, пожалуйста: вас что-то мучает?
Алена кивнула:
– Хорошо… Может быть, потом. Мне действительно надо кому-то рассказать… А почему вас так назвали? В честь Канта? Мы всегда так думали, когда учились, даже звали вас так за глаза.
