И энергично ушел. Алена посмотрела ему вслед, потом приблизилась к ограде, расположенной почти на обрыве высокого берега реки, и стала смотреть на облака. Это была их любимая с отцом игра в детстве, то немногое, что она помнила о нем: на что похоже облако? У него все облака оказывались почему-то похожи на собак, с висячими ушами, а у Алены – на принцесс, спешащих на бал. Когда Кира слышала их рассуждения, она смеялась и говорила: «Ну хоть бы раз что другое увидели: ведьму там, или крокодила, или замок волшебный».
Отец смущенно замолкал, а Алена с восхищением смотрела на мать – вот она действительно может увидеть в камне, пока он еще бесформенный и гладкий, спрятавшихся гномов или чью-то руку… Или быстро слепить из мягкой нежной глины три обнявшиеся фигурки, которые, запрокинув головы, смотрят в небо – высокую, худую, с торчащей бородкой, вторую – поменьше, с развевающимися волосами, и самую маленькую – тоненькой девочки с острыми плечиками и круглыми коленками…
После службы Алена сразу пошла в музыкальную школу. Сколько раз она теперь с благодарностью вспоминала, как Наташка советовала ей устраиваться на работу поближе к дому: «Пригодится, вот увидишь!» Уйдя из музыкального театра, Алена сразу не могла понять, чем же ей заниматься. И неожиданно работа в школе, маленькие старательные ученики, их ежедневные радости, победы и детские переживания, все это так понравилось Алене, что она взяла полную нагрузку, нимало не жалея о собственных планах. А ей ведь всегда так хотелось петь самой!
Но чуть позже, как раз благодаря Яне, Алена нашла себе и место, где можно петь и даже получать за это деньги, больше, чем в театре. Правда, воспитанная Кирой в очень лояльном, почти равнодушном отношении ко всему, что связано с религией, поначалу Алена чувствовала себя обманщицей. А потом поняла, что вовсе не обязательно истово верить, чтобы петь в церкви. Помешать могут разве что дурные мысли. Так же, как в театре – нельзя думать об одном, а петь о другом. Голос – не механический инструмент, он передает все оттенки и нюансы твоего настроения. Тем он и хорош, живой человеческий голос. А в церкви все ощущается даже острее, чем в театре. Так казалось Алене. Она даже не слышала, а физически чувствовала, как неуловимо меняется голос у кого-нибудь из певчих, когда они, распевая духовные псалмы, набирали при этом сообщения в телефоне или быстро переговаривались, пока говорил священник. Духовные стихи, псалмы как будто заряжены такой необъяснимой, сильной энергией, что, когда поешь их, сам невольно меняешься.
Домой Алена пришла около семи вечера. Только подойдя к своей двери, она вдруг поняла, как же устала за день. Достала ключи, всунула в замочную скважину, но ключ никак не поворачивался. Алена подумала, что скорей всего, перепутала два похожих ключа. Вытаскивая ключ, она вдруг заметила, что дверь неплотно прилегает к стене. Нажала на ручку, и дверь легко открылась – она была не заперта…
Девушка осторожно вошла к себе в дом. Секунду постояла в прихожей, прислушалась. В квартире была тишина. Алена зажгла свет в прихожей, в ванной, зашла в комнату, на кухню. В квартире был порядок. Двери всех шкафов закрыты.
Алена открыла шкатулку с драгоценностями, лежавшую на полке, заглянула в книгу, где между страницами у нее хранились деньги, – все оказалось на месте. Она чуть успокоилась, но тут увидела, как колышутся на окне плотные светлые шторы. На секунду Алена в страхе замерла, потом все-таки подошла и отдернула их. За ними никого не было. Только от окна она увидела, что дверца большого шкафа чуть приоткрыта, дальняя дверца, которую она открывала очень редко, там висели зимние вещи. Не могла же она открыться сама – тугая створка, на магните…
Алена долго смотрела на нее, потом решилась, подошла, резко открыла дверцу и отдернула одежду. Под платьями и пальто лежали только большие мягкие игрушки, которые Денис одно время дарил ей. Мишка, львенок, смешная матерчатая кукла с нитяными косами и полуоткрытым ртом. Временами ему так хотелось видеть в ней девочку…
Алена села в кресло и перевела дух. И тут она услышала какой-то шорох на кухне. Звук повторился. Алена понимала, что надо встать и посмотреть. И увидеть, что там тоже никого нет. Там просто не может никого быть, в ее маленькой чистой кухне, где негде спрятаться! Разве что слева от двери, у раковины…
Алена решительно встала и, чувствуя, как гулко толкается в груди сердце, пошла на кухню. Ветер из форточки гонял по полу шуршащую бумажку. Алена подняла ее и рассмеялась. Смяла бумажку, выбросила ее в ведро… И тут же опять достала и развернула.
Это был кусочек серебристой фольги, которой бывают закрыты сигареты в пачке. Алена много раз видела, как курильщики машинально выдергивают эту бумажку, открывая новую пачку сигарет. Девушка понюхала бумажку и, повернув ее на свет, увидела выпуклые буквы «Winston». Алена несколько раз глубоко вздохнула и на всякий случай заглянула под низко спускающуюся скатерть на столе – вдруг курильщик сидит там и смеется… Девушка неожиданно для самой себя расплакалась. И перестала бояться.
В квартире никого нет, это понятно. Никто не сидит ни под столом, ни в шкафу, ни за шторой. Надо закрыть входную дверь и позвонить… Кому? И что рассказать? Что дверь в квартиру была не заперта? А на полу в кухне валялась обертка от сигарет… Алена догадывалась, что ей скажут на это Кира и Наташка. После того как она два раза забывала ключи в замке почтового ящика. Раньше, до беременности, с ней такого не случалось… Так может, она и сейчас просто забыла закрыть дверь?
Алена сидела в мастерской в мансарде сталинского дома и наблюдала, как мать лепит из мокрой красноватой глины.
– Это чудовище будет, да, мам?
– Это любовь, доня.
Алена засмеялась.
– Почему такая страшная?
Кира пожала плечами.
– А как ты хотела? Чтобы любовь была прекрасной девушкой с золотыми волосами? Пришла, всех сожгла, спела пару песенок, сплясала на пепелище сахарными ножками и – фьють – пошла к другим, там жечь и душить?
– Мам…
Алена знала, что мать шутит, и скорей всего, фигура потом окажется вовсе не любовью, а войной или дикобразом… Алена взглянула на скульптуры на длинных полках, идущих по двум стенам.
– Сколько тут меня… Я и забыла…
– А ты еще пореже приходи, и меня забудешь, – Кира улыбнулась и махнула дочери испачканной рукой. – Сиди-сиди, я шучу. Вот ту фигурку помнишь?
Алена встала и подошла к нише, в которой стояли небольшие скульптуры, и взяла одну из них. Маленькая девочка, с вытянутыми вверх руками, смотрит в небо и, запрокинув голову, смеется.
– Я помню, когда ты это делала. Как раз умер папа. А девочка такая веселая…
Кира сдула со щеки прядь, выбившуюся из-под повязки, затягивающей ее густые рыжие волосы.
– А ты и была веселая. Ты все спрашивала: «Что такое умер?», я объяснила: «Ушел на небо и смотрит на нас». Ты поинтересовалась, хорошо ли на небе, а я ответила, что просто отлично – ничего не болит, нет ни докторов, ни лекарств, можно целый день смотреть вниз на тебя, как ты играешь и поешь. И ты обрадовалась за бедного папу, ты ведь видела, как он страдал и мучился перед смертью.
