На спектакле был Боб Уилсон. На банкете он подошел ко мне и предложил работать вместе. «Над чем?» – спросила я. «Ну, например, „Гамлет“, – ответил Уилсон. – У меня есть готовый моноспектакль, где я играю Гамлета. Если хотите, я вам его подарю». Я не согласилась, потому что видела этот спектакль, основная его идея – отношение Гамлета к матери и Офелии, рисунок роли сделан явно для мужчины. «Тогда, если хотите, „Орландо“», – продолжал Уилсон. И опять я не согласилась, потому что видела эту его постановку в «Шаубюне» с прекрасной Юттой Лампе, знала, что он делал «Орландо» и для Изабель Юппер во Франции, и не хотела идти по проторенной дороге. Тогда я предложила «Записки сумасшедшего» Гоголя. Что такое сумасшествие на сцене? Когда Офелия сходит с ума, мы, зрители, ведь только отмечаем, хорошо играет актриса или нет. А когда актриса решает, что она Гоголь и пишет (играет) на сцене «Записки сумасшедшего», – это уже близко к помешательству. Меньше всего мне хотелось бы играть Поприщина, но раскрыть тему сумасшествия России, по-моему, очень интересно. В музыке это есть, например у Скрябина. А как решить эту задачу театральными средствами – вопрос. Уилсон уехал, прочитал Гоголя и прислал мне по факсу красивую графичную записку, которую не худо бы повесить на стену. Один критик, кстати, узнав, что Боб Уилсон хочет репетировать со мной, написал, что он выбрал в России самую западную актрису и лучше, мол, выбрал бы кого-нибудь из психологического театра. Но дело в том, что Уилсон никогда не работал в психологической манере и не любит этого направления. Здесь наши вкусы совпали.
Когда Боб Уилсон пригласил меня работать вместе, очень многих заинтересовал его проект. Особенно критиков. Многие спрашивали у него, почему он выбрал именно Демидову. Я приведу один из его ответов на этот вопрос, не потому, что он лестно отзывается обо мне (хотя мне это очень приятно), а потому, что он именно отмечает в актере, когда тот ему подходит. Когда он посмотрел «Доброго человека из Сезуана», он сказал одному критику: «Когда только Алла появилась, в самом воздухе сцены произошла качественная перемена, как будто включилось что-то очень важное, и я оказался целиком во власти ее удивительного физического присутствия. То, что она делала, было вроде бы очень просто: она играла в первую очередь для себя, сохраняя дистанцию со зрителем. Это было очень холодно и очень сильно. Внимание к деталям – движениям глаз, расстоянию между пальцами, краскам голоса, чувству сценической пластики, ощущению пространства – все соединилось, и все было важным… В ней есть внутренняя сила и притягивающая меня загадочность: никогда нельзя точно сказать, о чем она думает на самом деле».
Простите мне эту цитату, но я не могла удержаться, чтобы не привести ее: из-за того, как Боб Уилсон говорит обо мне, и из-за точного его глаза.
Он приехал в Москву на переговоры (проект этот финансировался), и мы сидели в кабинете у Шадрика. Уилсон был с ассистентом, с собой привез компьютер (это для того времени для нас было не очень обычным – работа была запланирована на 2001 год). На этом компьютере он нам показал куски музыки, которые он хотел включить в будущий спектакль, и фотографии его Центра под Нью-Йорком, где мы должны были начать репетировать. Судя по фотографиям, там было много молодежи, какие-то стеклянные павильоны для занятий. Все это немного напоминало наши пионерские лагеря по атмосфере. Надо сказать, подобное меня немного напугало. Я себя не видела в этой молодежной тусовке. И потом, я не знала английский язык, а все время зависеть от переводчика в репетициях – я знала, чем это грозит, помня первые репетиции с Терзопулосом в «Квартете».
Тогда же Уилсон попросил порекомендовать ему какого-нибудь молодого русского режиссера, чтобы можно было легче работать и набираться друг от друга новых театральных идей. Я посоветовала Кирилла Серебренникова, с которым делала для телевидения «Темные аллеи» Бунина. Кирилл в это время жил с родителями в Ростове-на-Дону, я позвонила ему, сказала, что Боб Уилсон хочет найти для совместной работы русского режиссера. Кирилл, не вдаваясь в подробности, просто сказал: «Лечу!» – и прилетел на следующий день рано утром. Они встретились с Уилсоном, погуляли по Москве, сфотографировали памятник Гоголю во дворе Литинститута, поговорили и, по-моему, понравились друг другу. И моя вина, что эта работа не состоялась. Тогда я просто испугалась. Моя ошибка. Очень жалею.
Когда Боб Уилсон перенес рисунок оперы «Мадам Баттерфляй», которую он поставил в Японии, в Большой театр, то на премьере мы опять встретились, поговорили, но время было уже упущено, и он уехал.
Потом я посмотрела «Сказки Пушкина» в его постановке в Театре Наций. Спектакль мне очень понравился, но я себя спросила: «А хотела бы ты, Алла, участвовать в этом спектакле?» – и ответила: «Нет». Может быть, я большая индивидуалистка, не люблю коллективы, да и пугают меня многочисленные проекты Боба Уилсона в каждой стране. Вплетаться в этот бег страшно…
Послесловие
Когда твои друзья становятся народными кумирами, то свои воспоминания о них сейчас кажутся мелкими и незначительными. Ну что, например, можно нового сказать о Высоцком, Тарковском, Параджанове, которых теперь знает весь мир? Хочется сгладить все острые углы, которые неизбежны при близком общении.
Но чем ближе человек, тем хуже он видится объемно, во всей своей красе.
Те, кто оставил в твоей душе глубокий след, не уходят. Их постоянно помнишь, они по-прежнему живут рядом, и я веду с ними внутренние диалоги. Их присутствие охраняет меня от грубых ошибок. Они – мое зеркало.
Иллюстрации
Начало пути
10 класс. Выпускной
Эльмира в «Тартюфе» – моя первая заметная работа в Театре на Таганке
С партнерами по Студенческому театру МГУ
На гастролях в Будапеште
С мужем – киносценаристом Владимиром Валуцким
Госпожа Янг в «Добром человеке из Сезуана» (реж. Ю. Любимов)
Некоторые мои роли в театре
