– Кажется, понял, – вздохнул Камень. – А Люба
за что наказана такой страшной болезнью и ранним уходом? Она вроде никому кровь
не портила.
– А себе? Ты ее саму-то скинул со счетов? Она
растоптала свою бессмертную душу, она наплевала сама на себя, и вот результат.
– Ты чушь городишь, – рассердился Камень. –
Не может такого быть, чтобы человек старался всю жизнь для других, забывая о
себе, а его за это наказывали. Уж в этом-то точно нет никакой справедливости.
– Может быть, может быть, – задумчиво ответил
Змей. – Кстати, ты помнишь, я как-то давно просил тебя напомнить мне о
том, что я хотел с тобой обсудить один вопрос. У меня тогда времени не было,
наш винтокрылый информатор был на подлете, и мы отложили обсуждение до лучших
времен.
– Припоминаю, но смутно, – признался
Камень. – А что ты хотел обсудить?
– А мне пришел в голову один парадокс. Чем больше на
свете любви, тем меньше справедливости.
Камень задумался на короткое время, потом моргнул обоими
веками, что было равнозначно кивку головой.
– Кажется, я тебя понял. Я вспомнил, мы тогда с тобой,
кажется, обсуждали, насколько справедливо Люба относится к своему сыну-подонку,
а ты мне объяснял, что материнское сердце лукаво и, поскольку в этом сердце
живет любовь, оно никогда не будет объективно смотреть на предмет своей любви и
не будет справедливо по отношению к нему. Правильно?
– Совершенно верно. Вот и получается, что там, где
любовь, там нет места справедливости. По определению. Если люди хотят, чтобы
все было справедливо, они должны быть готовы к тому, что у них не будет любви,
вообще никаких чувств не будет, они превратятся в холодные механизмы. Зато
справедливости будет навалом. А если люди стремятся построить мир, основанный
на любви, то в нем изначально справедливости не будет. Людям придется выбирать:
или одно, или другое. Согласен?
– Как философ – согласен, с точки зрения логики твои
рассуждения безупречны.
– А в чем не согласен?
– Да я не знаю, – грустно ответил Камень. –
Чем больше я смотрю сериалы про людей, тем больше убеждаюсь, что ты был прав и
чистая философия имеет очень отдаленное отношение к реальной жизни. Я уже
ничего не понимаю и ни о чем не берусь судить. Слушай, а ты на меня очень
сердишься за Любу?
– Очень, – строго ответил Змей.
– И долго будешь сердиться?
– Долго. А что ты хотел?
– Я хотел спросить, как там дальше было. Ворон только
про смерть Любы рассказал, разрыдался и улетел, я даже слова сказать не успел.
– Ну, спрашивай, – неохотно разрешил Змей.
– Леля приехала на похороны?
– Конечно. Она ужасно сердилась на отца за то, что ей
никто не сказал о болезни Любы. Люба запретила дочери рассказывать. Она же
понимала, что Леля приедет, и хотела, чтобы дочь запомнила ее здоровой и
веселой, какой она была, когда приезжала в марте в Лондон. Люба не хотела,
чтобы тонкая и чувствительная Лелечка видела мать ослабевшей и исхудавшей.
– А как Родислав?
– Плохо. Что тут еще скажешь? Он только перед смертью
Любы спохватился и понял, как на самом деле к ней относится. Сначала испугался,
что теряет ее, а потом опомнился, и до него дошло, что он на самом деле без нее
жить не может. И никогда не мог, иначе давно бы уже ушел. Знаешь, у людей это
часто бывает, я бы даже сказал – сплошь и рядом: только страх утраты открывает
глаза на истинные чувства. К сожалению, иногда такие открытия делаются слишком
поздно.
Об этом Камень уже знал от Ворона, но промолчал, чтобы еще
больше не рассердить Змея. Он чувствовал себя ужасно виноватым за то, что
натворил.
– А Аэлла с Кириллом как? Поженились? – робко
спросил он.
– Представь себе, да, – усмехнулся Змей. –
Тихо так, скромно, никаких пышных торжеств. Родислава позвали, Бегорского,
Тамару, еще кое-кого, в общей сложности человек пятнадцать получилось. Живут
себе и вполне довольны друг другом. Аэлла оперирует в своей клинике и деньги
гребет лопатой, Кирилл снимается понемножку.
– А Родислав больше не женился?
– Вот тут ничего не могу тебе сказать. Я посмотрел
только девятый год, через год после смерти Любы. Через год он еще был один. Но
если вспомнить его сексуальную проблему, то крайне маловероятно, что он
женится. У него даже любовницы быть не может. Так и прокукует один до самого
конца, наверное.
– А Тамара? Она же Любе обещала, что не бросит
Родислава. Неужели бросила?
– Как тебе сказать… Год она рядом с ним продержалась,
поддерживала, занималась хозяйством, подыскивала ему домработницу, памятник
Любе на могилу делала. А потом…
– Что – потом? – нетерпеливо произнес
Камень. – Ну, говори же, не тяни.
– Ладно. История у нас получилась грустная, даже
трагическая, и чтобы подсластить тебе пилюлю, я расскажу, что было через год.
Поправлю тебе настроение.
* * *
Ранним августовским утром поезд подходил к вокзалу города
Томилина. Тамара, как и два года назад, поставила будильник на телефоне на
половину седьмого и к семи пятнадцати сидела в своем купе одетая, причесанная и
с макияжем. Она продала квартиру в Нижнем Новгороде и машину, у нее еще
оставались средства, полученные от продажи салона, так что на обустройство
новой жизни в усадьбе Вяземских ей вполне хватит, еще и останется. Родислава
она передала в надежные руки помощницы по хозяйству, которую долго искала и
тщательно выбирала. Любы больше нет, так что в Москве ее ничего не держит.
Московскую квартиру Тамара продавать не стала, пусть стоит, мало ли как
сложится жизнь. А вдруг ей захочется вернуться?
Поезд начал притормаживать, и Тамара вышла в коридор и
встала у окна.
Андрея Бегорского она увидела сразу, тот быстро шел по
платформе вдоль состава, невысокий, худощавый, седой, в элегантном, хорошо
сидящем костюме, с огромным букетом в руках. Заметив в окне Тамару, он кивнул и
зашел в вагон.
– С приездом, – он протянул ей букет. – Ты
ведь любишь герберы?
– Да, – кивнула она, – спасибо, что ты
помнишь.
– Твой багаж в купе?
– Да. Чемодан очень тяжелый, я не стала сама его
таскать. В Москве меня Родик проводил, он его и закинул на багажную полку.
Андрей легко снял тяжеленный чемодан, и Тамара, с улыбкой
глядя на него, подумала, что в свои шестьдесят пять лет Бегорский находится в
отличной форме.
Они вышли из вагона, и тут же к ним подскочил симпатичный
молодой мужчина.
– Андрей Сергеевич, давайте чемодан, я донесу.
– Знакомьтесь, – сказал Андрей. – Это Саня,
мой зять и одновременно работник широкого профиля, в том числе и водитель. А
это Тамара Николаевна, она будет у нас работать.
